Узнать, чей это песъ: узнали отъ сосѣда,
Что песъ какого-то крючка, законовѣда,
Чиновника — и вотъ, чрезъ нѣсколько минутъ,
Нашли его, надъ нимъ наряженъ строгій судъ:
„Ты, ловчій говоритъ, травить теперь оленей!
Иль высочайшихъ ты не знаешь повелѣній,
Когда позволено охоту начинать?“
Чиновникъ ловчему на это: „какъ не знать!
Коли прикажете, по званію юриста,
Я даже парагра́фъ припомню мигомъ: триста
Восьмнадцатый… притомъ, болонка — не олень:
— Какъ! Ловчій закричалъ: невѣжа! неучъ! пень!“
И тутъ ногою въ полъ характерно ударя:
„Чтобъ я не зналъ звѣрей, я, ловчій Государя?
Чтобъ я не зналъ звѣрей породы и сорты?
Я знаю все это получше, брать, чѣмъ ты!
Я, Императора великій Егермейстеръ!
Пускай-же насъ теперь разсудитъ полицмейстеръ!
До полицмейстера однако-жъ не дошло:
За причиненные убытки мнѣ и зло
Чиновникъ попросилъ прощенія; не мало
Вся знать столичная объ этомъ толковала,
И даже Государь, когда узналъ о томъ,
Изволилъ хохотать, и цѣлый Царскій Домъ!«
Судья и Бернардинъ въ марьяжъ тогда играли
И петербургскаго разказа не слыхали
Путемъ; лишь малая влетѣла в уши часть;
Судья, козырную показывая масть,
Памфила положилъ и, взявъ четыре взятки,
Сказалъ: „пускай-себѣ московское порядки
Живутъ для москалей, для нѣмцевъ, а Литва
Имѣетъ у себя особыя права,
Узнать, чей это пёс: узнали от соседа,
Что пёс какого-то крючка, законоведа,
Чиновника — и вот, чрез несколько минут,
Нашли его, над ним наряжен строгий суд:
„Ты, ловчий говорит, травить теперь оленей!
Иль высочайших ты не знаешь повелений,
Когда позволено охоту начинать?“
Чиновник ловчему на это: „как не знать!
Коли прикажете, по званию юриста,
Я даже парагра́ф припомню мигом: триста
Восемнадцатый… притом, болонка — не олень:
— Как! Ловчий закричал: невежа! неуч! пень!“
И тут ногою в пол характерно ударя:
„Чтоб я не знал зверей, я, ловчий Государя?
Чтоб я не знал зверей породы и сорты?
Я знаю всё это получше, брать, чем ты!
Я, Императора великий Егермейстер!
Пускай же нас теперь рассудит полицмейстер!
До полицмейстера однако ж не дошло:
За причинённые убытки мне и зло
Чиновник попросил прощения; не мало
Вся знать столичная об этом толковала,
И даже Государь, когда узнал о том,
Изволил хохотать, и целый Царский Дом!»
Судья и Бернардин в марьяж тогда играли
И петербургского рассказа не слыхали
Путём; лишь малая влетела в уши часть;
Судья, козырную показывая масть,
Памфила положил и, взяв четыре взятки,
Сказал: „пускай-себе московское порядки
Живут для москалей, для немцев, а Литва
Имеет у себя особые права,
