Онъ началъ съ того, что не желаетъ идти къ трапезнику въ мерины. И не потому не желаетъ, что боится тяжелой работы, а потому, что это рѣшеніе неправильно. А такъ какъ это рѣшеніе неправильно, то онъ ему не подчинится и не поведетъ даже ухомъ, не двинетъ ногою. Пусть съ нимъ дѣлаютъ, что хотятъ! Пусть даже отдадутъ чертямъ въ вѣчные комночиты,—онъ не будетъ возить исправника, потому что это неправильно. И пусть не думаютъ, что ему страшно положеніе мерина: трапезникъ гоняетъ мерина, но кормитъ его овсомъ, а его гоняли всю жизнь, но овсомъ никогда не кормили.
— Кто тебя гонялъ?—спросилъ старый Тойонъ съ сердцемъ.
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, засѣдатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голодъ; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идетъ впередъ и смотритъ въ землю, не зная, куда ее гонятъ… И онъ также… Развѣ онъ зналъ, что попъ читаетъ въ церкви и за что идетъ ему руга? Развѣ онъ зналъ, зачѣмъ и куда увели его старшаго сына, котораго взяли въ солдаты, и гдѣ онъ умеръ, и гдѣ теперь лежатъ его бѣдныя кости?
Говорятъ, онъ пилъ много водки? Конечно, это правда: его сердце просило водки…
— Сколько, говоришь ты, бутылокъ?
— Четыреста,—отвѣтилъ попъ Иванъ, заглянувъ въ книгу.
Хорошо! Но развѣ это была водка? Три четверти было воды и только одна четверть настоящей водки, да еще настой табаку. Стало-быть триста бутылокъ надо скинуть со счета.
— Правду ли онъ говорить все это?—спросилъ старый Тойонъ у попа Ивана, и видно было, что онъ еще сердится.
— Чистую правду,—торопливо отвѣтилъ попъ, а Макаръ продолжалъ.
Онъ прибавилъ тринадцать тысячъ жердей? Пусть такъ! Пусть онъ нарубилъ только шестнадцать тысячъ. А развѣ этого мало? И, притомъ, двѣ тысячи онъ рубилъ, когда у него была больна первая его жена… И у него было тяжело на сердцѣ, и онъ хотѣлъ сидѣть у своей старухи, а нужда его гнала въ тайгу… И въ тайгѣ онъ плакалъ, и слезы мерзли у него на рѣсницахъ, и отъ горя холодъ проникалъ до самаго сердца… А онъ рубилъ!
А послѣ баба умерла. Ее надо было хоронить, а у него не было денегъ. И онъ нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женинъ домъ на томъ свѣтѣ… А купецъ увидѣлъ, что ему нужда, и далъ только по десяти копѣекъ… И старуха лежала одна въ нетопленой мерзлой избѣ, а онъ опять ру-
