Только пѣснѣ нужна красота,
Красотѣ же п пѣсенъ не надо (I, 74)—
вотъ что было нерѣдко его искреннимъ убѣжденіемъ.
Людскія такъ грубы слова —
Ихъ даже нашептывать стыдно!
На цвѣтъ, проглянувшій едва,
Смотрѣть при тебѣ мнѣ завидно.
Вотъ роза раскрыла уста:
Въ нихъ дышитъ моленье нѣмое,
Чтобъ ты пребывала чиста,
Какъ сердце ея молодое.
Вотъ, нѣжа дыханье и взоръ,
Отъ счастія роза увяла —
И свой благовонный уборъ
Къ твоимъ же ногамъ разроняла! (II 230).
Но проходила минута артистическаго восхищенія, поэтъ углублялся въ себя—и вдохновеніе торжественно вступало въ свои права:
...я иду по шаткой пѣнѣ моря
Отважною, нетонущей ногой.
Я пронесу твой свѣтъ чрезъ жизнь земную!
Онъ мой! И съ нимъ двойное бытіе
Вручила ты,—п я, я торжествую,
—Хотя на мигъ—безсмертіе твое! (I, 141).
IX
Итакъ, жизнерадостный гимнъ неколебимо замкнутаго въ своемъ призваніи художника-пантеиста изящному восторгу и просвѣтлѣнію духа среди прекраснаго міра—вотъ что такое по своему философскому содержанію поэзія Фета.
