Въ этой характеристикѣ не хватаетъ теперь лишь одной, заключительной черты, — именно, отношенія поэта къ загадкѣ небытія. Энергія жизненности такъ напряженно сильна у Фета, какъ едва ли у какого-нибудь другого поэта въ мірѣ. Безтрепетное спокойствіе предъ лицомъ смерти, не доходящее, правда, до своей высшей степени,—до юмористическаго благодушія, съ которымъ народныя пѣсни называютъ ее «злодѣй скорая смерётушка», потому что юморъ вообще не свойственъ суровой поэзіи Фета,—но допускающее возможность встрѣтить смерть съ улыбкою, красною нитью проходитъ черезъ все его творчество. Далекій отъ культа смерти, онъ однакоже съ открытыми глазами, ясно и мирно встрѣчаетъ ея появленіе:
...кто не молитъ и не проситъ,
Кому страданье не дано,
Кто жизни злобно не поноситъ,
А молча, сознавая, носитъ
Твое могучее зерно,
Кто дышитъ съ равнымъ напряженьемъ,—
Того, безмолвна, посѣти,
Повѣя полнымъ примиреньемъ,
Ему предстань за сновидѣньемъ
И тихо вѣжды опусти (I, 175),
говорилъ поэтъ еще въ первой половинѣ своей поэтической дѣятельности. Весеннія грезы, весеннія ощущенія навѣвали ему на душу какія-то свѣтлыя и фантастическія предчувствія смерти:
Еще весна. Какъ будто неземной
Какой-то духъ ночнымъ владѣетъ садомъ.
Иду я молча, медленно,—и рядомъ
