своимъ настроеніямъ, своимъ радостямъ и печалямъ «равнодушную природу»; но иное дѣло, когда художникъ уловляетъ настроеніе природы и гармонирующимъ звукомъ вводитъ сбой голосъ въ ея стихійный аккордъ. Въ своихъ описаніяхъ природы Фетъ прямо вступаетъ въ ея царство, какъ вспархивающая птичка, какъ расцвѣтающій цвѣтокъ, которые ничего и никого не спугнутъ, которые ничего не разстроютъ и не нарушатъ. Художественное чувство Фета не чуждо природѣ, какъ чуждъ ей самодержавно творческій разумъ человѣка. Это умѣнье отрѣшиться ото всего царственно-духовнаго въ созерцаніи природы, это художественное умѣнье быть сыномъ ея, а не деспотомъ, такъ непосредственно и глубоко у Фета, что въ своихъ описаніяхъ природы онъ умѣлъ быть безукоризненно вѣрнымъ ея мельчайшимъ частностямъ и оттѣнкамъ, несмотря на все несовершенство своей поэтической техники. Своимъ вычурнымъ, запутаннымъ и стремительнымъ словомъ онъ изображалъ ея явленія такъ же вѣрно, близко и точно, какъ немногимъ живописцамъ удается правдивой и обдуманною кистью. Какъ легендарные пустынножители, понимавшіе птицъ и съ трудомъ понятные людямъ, отъ которыхъ они отвыкали въ своемъ уединеніи, Фетъ иной разъ прямо нарушаетъ законы стиля, грамматики и даже логики, но всегда неукоснительно вѣренъ природѣ. Повидимому, послѣднее не нуждается въ подтвержденіи выдержками, потому что любая выдержка можетъ послужить достаточнымъ подтвержденіемъ сказанному.
Эта уравновѣшенность, въ силу которой художнику были доступны
