жаться, чтобъ не хохотать отъ удовольствія, причемъ каждый изъ нихъ объяснялъ другому, что́ узнавалъ самъ.
Увидавъ у меня резинку, которой я стиралъ карандашъ, хутукта пожелалъ посмотрѣть ее, и вѣроятно подумавъ, что это что-нибудь въ родѣ краски, которой можно рисовать, попробовалъ провести черту; но какъ только почувствовалъ, что она гнется, онъ вдругъ съ испугомъ бросилъ ее въ сторону и затрясъ рукою, какъ дѣлаютъ, когда схватятъ что-нибудь отвратительное. На лицѣ его выразился страхъ. Я невольно громко разсмѣялся, а ламы въ испугѣ вскочили съ своихъ мѣстъ и закричали, спрашивая: „Га́ла? Га́ла?“. Огонь? Горячее? Но гыгэнъ самъ тотчасъ расхохотался и успокоилъ свою свиту. Резинка пошла по рукамъ, и ея свойству — стирать карандашъ, сгибаться и опять выпрямляться, — не могли достаточно надивиться. Когда мы въѣхали въ Монголію, я постоянно носилъ въ карманѣ гуттаперчевый стаканъ для питья, какъ монголы носятъ за пазухой деревянныя чашки для той же цѣли; я показалъ его гыгэну, который теперь хотя безъ страха, но все-таки съ нѣкоторымъ отвращеніемъ взялъ его въ руки и много удивлялся его способности складываться, выворачиваться и опять принимать прежнюю форму. Они, очевидно, совсѣмъ не были знакомы съ гуттаперчей.
Я сталъ прощаться; но онъ нопросилъ еще разъ показать ему мой альбомъ; потомъ я обратился къ нему съ просьбой подписать подъ портретомъ свое имя, что́ онъ тотчасъ исполнилъ. Для фотографа онъ позировалъ съ такою же готовностью.
За обѣдомъ переводчикъ разсказывалъ, что между ламами начинался разговоръ о томъ, — хорошо ли они сдѣлали, что позволили снимать портреты съ такого святого человѣка, нѣтъ ли въ этомъ грѣха; и, кромѣ того, ихъ не мало смущали вопросы, зачѣмъ мы это дѣлали, не вышло бы изъ всего какой бѣды. Но гыгэнъ успокоилъ ихъ совершенно, объяснивъ, что изображеніе его снято для тѣхъ ихъ единовѣрцевъ, которые живутъ въ Россіи, — для бурятъ, и такъ какъ они не могутъ пріѣхать сюда, чтобъ поклониться ему, то имъ пріятно будетъ по крайней мѣрѣ имѣть его изображеніе… Опять, какова находчивость и какой тактъ! Но дозволить сдѣлать фотографическій снимокъ съ ламъ въ храмѣ, во время богослуженія, хутукта не рѣшился, объяснивъ, что онъ лично не видитъ въ этомъ никакого грѣха, и понимаетъ, насколько это для насъ интересно, но суевѣріе ламъ такъ велико, что онъ
