какъ утокъ. Я ничего не боюсь, кромѣ артиллеріи. Однако, я знаю молитву, которой меня научилъ пономарь нашего аббатства и которая предохраняетъ человѣка отъ всякаго огнестрѣльнаго оружія. Но мнѣ она не послужитъ на пользу, потому что я въ нее не вѣрю. Тѣмъ не менѣе моя палка съ крестомъ задастъ имъ перцу. Богомъ клянусь, что того изъ васъ, кто вздумаетъ навострить лыжи, я — дьяволъ меня возьми! — вмѣсто себя поставлю въ монахи и напялю на него свою рясу. Она исцѣляетъ отъ трусости. Слыхали ли вы про борзую собаку г. де-Мерля, которая никуда не годилась въ полѣ. Онъ надѣлъ на нее клобукъ и, клянусь, послѣ того ни одинъ заяцъ и ни одна лисица не могли уйти отъ нея, и, мало того, она стала бѣгать за всѣми сучками той мѣстности, тогда какъ прежде была безсильна, de frigidis et maleficiatis[1].
Говоря это въ сердцахъ, монахъ проѣхалъ подъ орѣшникомъ, направляясь къ рощѣ, и зацѣпился забраломъ своего шлема за толстую вѣтку орѣшника. Несмотря на то, онъ сильно пришпорилъ коня, который былъ щекотливъ, а потому рванулся впередъ, и монахъ, желая отцѣпить забрало отъ вѣтки, выпустилъ поводья и повисъ, ухватившись рукою за вѣтви орѣшника, между тѣмъ какъ конь ускакалъ изъ-подъ него. И вотъ монахъ виситъ такимъ образомъ на деревѣ, призывая на помощь, крича, что его хотятъ убить и жалуясь на измѣну. Евдемонъ первый увидѣлъ его и позвалъ Гаргантюа:
— Государь, пожалуйте сюда и поглядите на повѣсившагося Авессалома.
Гаргантюа подъѣхалъ и, оглядѣвъ монаха и то, какъ онъ висѣлъ на деревѣ, сказалъ Евдемону:
— Вы невѣрно выразились, сравнивъ его съ Авессаломомъ: Авессаломъ повѣсился за волосы, монахъ же, будучи съ обритой головой, повѣсился за уши.
— Помогите мнѣ, — замѣтилъ монахъ, — чортъ возьми! Время ли теперь болтать? Вы похожи на проповѣдниковъ-декреталистовъ, которые говорятъ, что кто увидитъ ближняго при смерти, тотъ долженъ, прежде всего, подъ страхомъ троекратнаго отлученія отъ церкви, начать его исповѣдывать и напутствовать во спасеніе души, а не оказать ему помощь. Поэтому, когда я увижу, что эти монахи упали въ рѣку и готовы захлебнуться, вмѣсто того чтобы подойти и протянуть имъ руку, я прочитаю имъ прекрасную и длинную проповѣдь de contemptu mundi et fuga seculi[2], a когда они совсѣмъ захлебнутся, я ихъ вытащу изъ воды.
— Не шевелись, — сказалъ Гимнастъ, — милашка, я сейчасъ тебя выручу, потому что ты славный монашекъ.
|
Monachus in clanstro |
— Я видалъ на своемъ вѣку болѣе пятисотъ повѣшенныхъ, но не видѣлъ ни одного, который бы висѣлъ такъ пристойно, и если бы я сумѣлъ висѣть съ такой же пристойностью, то согласился бы висѣть всю жизнь.
— Помогите мнѣ, — говорилъ монахъ, — довольно проповѣдывать! Помогите мнѣ ради Бога, если не ради чорта. Клянусь одѣяніемъ, какое ношу, вы раскаетесь, tempore et loco proelibatis[4].
Тутъ Гимнастъ сошелъ со своего коня и, влѣзши на орѣшникъ, приподнялъ одною рукою монаха подъ мышки, а другою рукою отцѣпилъ забрало отъ дерева, и, спустивъ монаха на землю, самъ соскочилъ вслѣдъ за нимъ. Снятый монахъ немедленно разстегнулъ все свое вооруженіе и побросалъ всѣ его части, одну за другой, въ полѣ и, взявъ въ руку свою палку съ крестомъ, снова сѣлъ на коня, котораго поймалъ Евдемонъ. Послѣ этого всѣ весело въѣхали въ рощу.
- ↑ Такъ озаглавлена одна рубрика книги Декреталій, гдѣ говорится о безсиліи.
- ↑ О презрѣніи къ міру и проклятіи свѣта.
- ↑ Монахъ въ кельѣ не стоитъ двухъ яицъ; но когда онъ на волѣ, то стоитъ тридцати и болѣе.
- ↑ Въ свое время и въ своемъ мѣстѣ.
как уток. Я ничего не боюсь, кроме артиллерии. Однако, я знаю молитву, которой меня научил пономарь нашего аббатства и которая предохраняет человека от всякого огнестрельного оружия. Но мне она не послужит на пользу, потому что я в нее не верю. Тем не менее моя палка с крестом задаст им перцу. Богом клянусь, что того из вас, кто вздумает навострить лыжи, я — дьявол меня возьми! — вместо себя поставлю в монахи и напялю на него свою рясу. Она исцеляет от трусости. Слыхали ли вы про борзую собаку г. де Мерля, которая никуда не годилась в поле. Он надел на нее клобук и, клянусь, после того ни один заяц и ни одна лисица не могли уйти от неё, и, мало того, она стала бегать за всеми сучками той местности, тогда как прежде была бессильна, de frigidis et maleficiatis[1].
Говоря это в сердцах, монах проехал под орешником, направляясь к роще, и зацепился забралом своего шлема за толстую ветку орешника. Несмотря на то, он сильно пришпорил коня, который был щекотлив, а потому рванулся вперед, и монах, желая отцепить забрало от ветки, выпустил поводья и повис, ухватившись рукою за ветви орешника, между тем как конь ускакал из-под него. И вот монах висит таким образом на дереве, призывая на помощь, крича, что его хотят убить и жалуясь на измену. Евдемон первый увидел его и позвал Гаргантюа:
— Государь, пожалуйте сюда и поглядите на повесившегося Авессалома.
Гаргантюа подъехал и, оглядев монаха и то, как он висел на дереве, сказал Евдемону:
— Вы неверно выразились, сравнив его с Авессаломом: Авессалом повесился за волосы, монах же, будучи с обритой головой, повесился за уши.
— Помогите мне, — заметил монах, — чёрт возьми! Время ли теперь болтать? Вы похожи на проповедников-декреталистов, которые говорят, что кто увидит ближнего при смерти, тот должен, прежде всего, под страхом троекратного отлучения от церкви, начать его исповедывать и напутствовать во спасение души, а не оказать ему помощь. Поэтому, когда я увижу, что эти монахи упали в реку и готовы захлебнуться, вместо того чтобы подойти и протянуть им руку, я прочитаю им прекрасную и длинную проповедь de contemptu mundi et fuga seculi[2], a когда они совсем захлебнутся, я их вытащу из воды.
— Не шевелись, — сказал Гимнаст, — милашка, я сейчас тебя выручу, потому что ты славный монашек.
|
Monachus in clanstro |
— Я видал на своем веку более пятисот повешенных, но не видел ни одного, который бы висел так пристойно, и если бы я сумел висеть с такой же пристойностью, то согласился бы висеть всю жизнь.
— Помогите мне, — говорил монах, — довольно проповедовать! Помогите мне ради Бога, если не ради чёрта. Клянусь одеянием, какое ношу, вы раскаетесь, tempore et loco proelibatis[4].
Тут Гимнаст сошел со своего коня и, влезши на орешник, приподнял одною рукою монаха под мышки, а другою рукою отцепил забрало от дерева, и, спустив монаха на землю, сам соскочил вслед за ним. Снятый монах немедленно расстегнул всё свое вооружение и побросал все его части, одну за другой, в поле и, взяв в руку свою палку с крестом, снова сел на коня, которого поймал Евдемон. После этого все весело въехали в рощу.
