шійся въ кубкѣ Тантала, изображеннаго фигурально у мудрыхъ браминовъ; такова была въ Иберіи соляная гора, прославляемая Катономъ; такова была золотая вѣтка, посвященная подземной богинѣ, столь прославляемой Виргиліемъ[1]. Это настоящій рогъ изобилія шутки и насмѣшекъ. Если иногда и покажется вамъ, что вы исчерпали его до гущи, находящейся на днѣ, то вы все же никогда его не опорожните. На днѣ его лежитъ надежда, какъ въ бутылкѣ Пандоры, а не отчаяніе, какъ въ бочкѣ Данаидъ. Замѣтьте хорошенько, что я говорю и какого рода людей я приглашаю. Вѣдь подобно тому, какъ Люциній (упоминаю объ этомъ во избѣжаніе недоразріѣній) утверждалъ, что писалъ только для своихъ тарентинцевъ и константинцевъ[2], такъ и я пробилъ мою бочку только для васъ, ретивые бражники и честные подагрики. Лизоблюдамъ и прихлебателямъ тутъ не мѣсто: они и безъ того умѣютъ обдѣлывать свои дѣлишки. Не говорите мнѣ также, молю васъ во имя тѣхъ обстоятельствъ, которымъ вы обязаны своимъ рожденіемъ, о тупицахъ, придирающихся къ словамъ. Тѣмъ менѣе о ханжахъ, хотя бы всѣ они были изъѣдены венерической болѣзнью и умирали отъ жажды и голода. Почему? Потому что у нихъ на умѣ не добро, но зло, — то самое зло, отъ котораго мы ежедневно просимъ Бога избавить насъ, хотя они и прикидываются несчастными. Но отъ старой обезьяны нельзя ждать красивыхъ гримасъ. Прочь негодяи съ моей дороги! Сойдите, канальи, съ моего солнца и убирайтесь къ чорту. Приходите, добрыя и простыя души, пить мое вино! Взгляните вотъ на эту палку, которую Діогенъ завѣщалъ положить рядомъ съ нимъ послѣ его смерти, чтобы изгонять ею всякую нечисть и исчадій ада. Итакъ назадъ, пустосвяты! Проваливайте, ханжи! Убирайтесь къ чорту, лицемѣры! Какъ! Вы еще здѣсь? Я отказываюсь отъ своей части въ Папиманіи[3], если васъ поймаю. G.22, g. 222, g. 222222. Прочь, прочь! Уйдутъ ли они? Пусть васъ бичуютъ до крови и бьютъ палками.
шийся в кубке Тантала, изображенного фигурально у мудрых браминов; такова была в Иберии соляная гора, прославляемая Катоном; такова была золотая ветка, посвященная подземной богине, столь прославляемой Вергилием[1]. Это настоящий рог изобилия шутки и насмешек. Если иногда и покажется вам, что вы исчерпали его до гущи, находящейся на дне, то вы всё же никогда его не опорожните. На дне его лежит надежда, как в бутылке Пандоры, а не отчаяние, как в бочке Данаид. Заметьте хорошенько, что я говорю и какого рода людей я приглашаю. Ведь подобно тому, как Люциний (упоминаю об этом во избежание недоразриений) утверждал, что писал только для своих тарентинцев и константинцев[2], так и я пробил мою бочку только для вас, ретивые бражники и честные подагрики. Лизоблюдам и прихлебателям тут не место: они и без того умеют обделывать свои делишки. Не говорите мне также, молю вас во имя тех обстоятельств, которым вы обязаны своим рождением, о тупицах, придирающихся к словам. Тем менее о ханжах, хотя бы все они были изъедены венерической болезнью и умирали от жажды и голода. Почему? Потому что у них на уме не добро, но зло, — то самое зло, от которого мы ежедневно просим Бога избавить нас, хотя они и прикидываются несчастными. Но от старой обезьяны нельзя ждать красивых гримас. Прочь негодяи с моей дороги! Сойдите, канальи, с моего солнца и убирайтесь к чёрту. Приходите, добрые и простые души, пить мое вино! Взгляните вот на эту палку, которую Диоген завещал положить рядом с ним после его смерти, чтобы изгонять ею всякую нечисть и исчадий ада. Итак назад, пустосвяты! Проваливайте, ханжи! Убирайтесь к чёрту, лицемеры! Как! Вы еще здесь? Я отказываюсь от своей части в Папимании[3], если вас поймаю. G.22, g. 222, g. 222222. Прочь, прочь! Уйдут ли они? Пусть вас бичуют до крови и бьют палками.
Когда Пантагрюэль завоевалъ всю страну Дипсодовъ, то переселилъ въ нее колонію Утопистовъ въ числѣ 9876543210 человѣкъ, не считая женщинъ и малыхъ дѣтей, всевозможныхъ ремесленниковъ и профессоровъ всѣхъ либеральныхъ наукъ, для освѣженія, оживленія и украшенія той страны, гдѣ населеніе было жидко и она была большею частью пустынна.
И переселеніе это совершилъ онъ отчасти и потому также, что мужчины и женщины размножились въ Утопіи какъ саранча. Вы должны понять безъ того, чтобы мнѣ нужно было объяснять это вамъ, что жители Утопіи отличались такимъ плодородіемъ, что въ каждой семьѣ по истеченіи каждыхъ девяти мѣсяцевъ рождалось не менѣе семи дѣтей, какъ мужескаго, такъ и женскаго пола, подобно тому, какъ это было среди еврейскаго народа въ Египтѣ (если только де Лира[4] не вретъ). Но не столько это обстоятельство, равно какъ и плодородіе почвы, здоровый климатъ и удобства жизни въ Дипсодіи, сколько желаніе удержать въ повиновеніи и должной дисциплинѣ завоеванный край побудили его переселить въ него своихъ исконныхъ и вѣрныхъ подданныхъ,
- ↑ Энеида, VI, 136 и др.
- ↑ Cicero, de fin., 1, 3.
- ↑ См. кн. IV, глава 48 и др.
- ↑ Комментаторъ Библіи de Lyra. У Раблэ тутъ игра словъ: si de Lyra ne delire.
Когда Пантагрюэль завоевал всю страну Дипсодов, то переселил в нее колонию Утопистов в числе 9876543210 человек, не считая женщин и малых детей, всевозможных ремесленников и профессоров всех либеральных наук, для освежения, оживления и украшения той страны, где население было жидко и она была большею частью пустынна.
И переселение это совершил он отчасти и потому также, что мужчины и женщины размножились в Утопии как саранча. Вы должны понять без того, чтобы мне нужно было объяснять это вам, что жители Утопии отличались таким плодородием, что в каждой семье по истечении каждых девяти месяцев рождалось не менее семи детей, как мужеского, так и женского пола, подобно тому, как это было среди еврейского народа в Египте (если только де Лира[1] не врет). Но не столько это обстоятельство, равно как и плодородие почвы, здоровый климат и удобства жизни в Дипсодии, сколько желание удержать в повиновении и должной дисциплине завоеванный край побудили его переселить в него своих исконных и верных подданных,
- ↑ Комментатор Библии de Lyra. У Рабле тут игра слов: si de Lyra ne delire.
