конторъ красноватыми пятнами мерцали сквозь бурую мглу свѣчи. Туманъ проникалъ въ каждую щель, въ каждую замочную скважину, и былъ такъ густъ, что противоположные дома казались призраками, хотя дворъ былъ очень узокъ. Глядя на это грязное облако, спускавшееся все ниже и все омрачавшее, можно было подумать, что природа на глазахъ у всѣхъ затѣваетъ что-то страшное, огромное.
Дверь своей комнаты Скруджъ не затворялъ, чтобы имѣть возможность постоянно наблюдать за своимъ помощникомъ, переписывавшимъ письма въ маленькой, угрюмой и сырой каморкѣ рядомъ. Невеликъ былъ огонекъ въ каминѣ Скруджа, а у писца онъ былъ и того меньше: подкинуть угля нельзя было,—Скруджъ держалъ угольный ящикъ въ своей комнатѣ. Какъ только писецъ брался за лопатку, Скруджъ останавливалъ его замѣчаніемъ, что имъ, кажется, придется скоро разстаться. И писецъ закуталъ шею своимъ бѣлымъ шарфомъ и попытался было согрѣться у свѣчки, въ чемъ, однако, не имѣя пылкаго воображенія, потерпѣлъ неудачу.
— Съ праздникомъ, дядя, съ радостью! Дай вамъ Богъ всѣхъ благъ земныхъ!—раздался чей-то веселый голосъ.
То крикнулъ племянникъ Скруджа, такъ внезапно бросившійся ему на шею, что Скруджъ только тутъ замѣтилъ его появленіе.
— Гм!..—отозвался Скруджъ.—Вздоръ!
Племянникъ такъ разгорячился отъ быстрой ходьбы по морозу и туману, что его красивое лицо пылало, глаза искрились, и отъ дыханія шелъ паръ.
— Это Рождество-то вздоръ, дядя?—воскликнулъ онъ.—Вы, конечно, шутите?
— Нисколько,—сказалъ Скруджъ.—Съ радостью! Какое ты имѣешь право радоваться? Какое основаніе?
