нулъ! Молчи! говоритъ, и бранилъ, вотъ какъ! И что-то все ворчалъ, я не поняла….
— Ничего. Утри глазки. Идешь за меня? бодро сказалъ тотъ, сильно повернулъ ее за стройныя нѣжныя плечи къ себѣ и крѣпко расцѣловалъ. — Вотъ такъ крѣпко и любить всегда буду. Въ глаза буду глядѣть. Вотъ какъ!
— Аня! Аня! Идите, идите! раздался испуганный старушечій шепотъ, въ родѣ того какимъ говорятъ „въ сторону“ на сценѣ. — Идите, дѣдушка вышли на балконъ.
Стройная, свѣтлая фигурка исчезла за кустами, а Иванъ Мартьянычъ, веселый и бодрый, пошелъ опять лѣсомъ. Долго пробирался онъ одинъ въ темнотѣ — и совсѣмъ была уже ночь, когда зарѣдѣли деревья и запахло дымкомъ посёлка.
На другой день къ вечеру, тарантасъ исправника съ громомъ и звономъ подкатилъ опять къ крыльцу волостной избы. Онъ пріѣхалъ со стороны старой усадьбы и объявилъ что будетъ ночевать здѣсь. Зайдя къ нему, Иванъ Мартьянычъ засталъ его трезвымъ, угрюмымъ и недовольнымъ. Кругомъ стояли сельскія власти. Отъ свѣчи огромныя тѣни качались по высокимъ бревенчатымъ стѣнамъ избы. Крикъ Запольскаго слышался еще съ улицы. Писарь щелкалъ счетами, а онъ повѣрялъ какую-то книгу. Волосы его были взъерошены и сюртукъ разстегнутъ. Онъ сухо поздоровался съ Иваномъ Мартьянычемъ.
— Вотъ вы опять у насъ, началъ послѣдній.
— Да, батюшка, таскаюсь чаще чѣмъ слѣдовало бы — служба; чтò дѣлать!
Планъ дѣйствій былъ приблизительно обдуманъ Иваномъ Мартьянычемъ. Онъ заранѣе удалилъ землемѣра, сказавъ что у него есть дѣло особенное.
— Вы не зайдете ли ко мнѣ поужинать чѣмъ Богъ послалъ, предложилъ онъ самымъ радушнымъ образомъ.
У Запольскаго это нѣсколько разсѣяло его мрачное расположеніе духа. Онъ отнесся искренно.
— Вотъ спасибо. Вотъ это по-товарищески! Такая, знаете, тоска по этимъ волостнымъ — радъ человѣка встрѣтить. Насъ, батюшка, ругать легко, а ты поди тутъ по лѣсамъ-то поѣзди-ка!
Они прошли къ дому Михайлы, который былъ освѣщенъ и издали еще виднѣлся окнами по узкой, темной улицѣ, между высокими избами.
