И глаза учителя наливались кровью; его красноватое лицо съ багровымъ отъ пьянства носомъ перекашивалось, и онъ начиналъ «крошить».
Матросикъ покорно выдерживалъ удары озвѣрѣвшаго унтеръ-офицера и только блѣднѣлъ и жмурилъ глаза. Но потомъ цѣлый день былъ самъ не свой. Полный тоски и обиды, забивался онъ куда-нибудь въ уголъ и думалъ горькія думы о безвыходности своего положенія.
Подобная муштровка происходила ежедневно. Несмотря на старанія Пѣвцова угодить своимъ усердіемъ Захарычу, рѣдкій день обходился безъ того, чтобы матросикъ не былъ избитъ.
А Захарычъ вдобавокъ еще говоритъ:
— Это еще что!.. на сухой пути… А въ морѣ будетъ вамъ, подлецы, настоящая раздѣлка!
Подтвержденіе этихъ словъ о настоящей «раздѣлкѣ» въ морѣ молодой матросъ не разъ слышалъ въ казармѣ изъ обычныхъ разговоровъ, которыми коротали вечера матросы. Наслушался онъ о строгостяхъ на судахъ, о разныхъ командирахъ и старшихъ офицерахъ, которые за всякую малость приказывали полировать спину, и о томъ, какъ тяжела и опасна матросская служба въ морѣ, и о томъ, какіе бываютъ въ морѣ штормы и ураганы.
Отчаяніе и страхъ закрадывались въ сердце молодого матроса; и въ голову его пришла мысль о побѣгѣ.
Мысль эта не покидала первогодка. Его манилъ къ себѣ густой, старый лѣсъ, который онъ такъ любилъ и куда, бывало, ходилъ стрѣлять рябчиковъ изъ своего сквернаго ружьишка. Его манили поля… манила деревня съ черными покосившимися избушками.
Тамъ все свое, родное, къ чему онъ привыкъ съ дѣтства… Здѣсь все чужое… и это море…
О, какимъ постылымъ показалось ему оно, когда онъ увидалъ его однажды со стѣнки купеческой гавани, въ одно изъ воскресеній, когда былъ отпущенъ изъ казармъ погулять!
Жестокое наказаніе, которому при всей ротѣ былъ подвергнуть одинъ «отчаянный» матросъ, пропившій всѣ казенныя вещи, бывшія на немъ,—произвело потрясающее впечатлѣніе на Пѣвцова.
