— Акимъ Захарычъ! Васъ старшій офицеръ требуетъ.
— Что ему еще?
— Не могу знать. У себя въ каютѣ сидитъ и какія-то бумаги перебираетъ…
— Опять зудить начнетъ! Эка…
И выпустивъ звучную ругань, боцманъ побѣжалъ къ старшему офицеру.
— А ты у новаго старшаго офицера остаешься, Вань, вѣстовымъ?—спрашивали на бакѣ у Ошуркова.
— То-то остаюсь. Ничего не подѣлаешь… Придется съ имъ терпѣть… По всему видно, что занозу мнѣ Богъ послалъ замѣсто Степанъ Степаныча. Ужъ онъ мнѣ зудилъ насчетъ евойныхъ, значитъ, порядковъ… Чтобы, говоритъ, какъ машина, все сполнялъ!
Ненависть новаго старшаго офицера къ „Куцому“ и его угроза выбросить матросскую собаку за бортъ были встрѣчены общимъ глухимъ ропотомъ команды. Всѣ, казалось, удивлялись этой безсмысленной жестокости—лишить матросовъ ихъ любимца, который въ теченіи двухъ лѣтъ плаванія доставлялъ имъ столько развлеченій среди однообразія и скуки судовой жизни и былъ такимъ добрымъ, ласковымъ и благодарнымъ псомъ, платившимъ искренней привязанностью за доброе къ нему отношеніе людей, которое онъ, наконецъ, нашелъ послѣ нѣсколькихъ лѣтъ бродяжнической и полной невзгодъ жизни на улицахъ Кронштадта.
Смышленый и переимчивый, быстро усвоивавшій разные предметы матросскаго преподаванія, какихъ только штукъ не продѣлывалъ этотъ смѣшной и некрасивый „Куцый“, вызывая общій смѣхъ матросовъ и удивляя ихъ своей, дѣйствительно необыкновенной, понятливостью! И сколько удовольствія и утѣхи доставлялъ онъ нѣтрѣбовательнымъ морякамъ, заставляя ихъ хоть на время забывать и тяжелую морскую жизнь на длинныхъ океанскихъ пѣреходахъ, и долгую разлуку съ родиной! Онъ ходилъ на заднихъ лапахъ съ самымъ серьезнымъ выраженіемъ на своей умной мордѣ, носилъ поноску, лазилъ на ванты и стоялъ тамъ, пока ему не кричали: „Съ марсовъ долой!“, сердито скалилъ зубы и ворчалъ, если его спрашивали: „Куцый, хочешь, братъ, линьковъ?“ и, напро-
