шленіями, онъ безъ обычнаго вниманія заглядывалъ во всѣ уголки, приближаясь къ кубрику, какъ вдругъ мимо его ногъ стремглавъ пронесся „Куцый“ и выбѣжалъ на верхъ.
— Мерзкая собака!—проговорилъ баронъ, нѣсколько испуганный неожиданнымъ появленіемъ „Куцаго“, и остановившись, невольно взглянулъ на мѣсто, по которому тотъ пробѣжалъ.
И въ то же мгновеніе взглядъ барона впился въ одну точку палубы, какъ разъ подъ люкомъ трапа, ведущаго на бакъ, и на лицѣ его появилась брезгливая гримаса.
— Боцмана послать!—крикнулъ баронъ.
Черезъ нѣсколько секундъ явился боцманъ Гордѣевъ.
— Это что такое?—медленно процѣдилъ баронъ, указывая пальцемъ на палубу.
Боцманъ взглянулъ по направленію длиннаго бѣлаго пальца съ перстнемъ и смутился.
— Что это такое, спрашиваю я тебя, Гордѣевъ?
— Сами изволите видѣть, ваше благородіе…
И боцманъ угрюмо назвалъ, что это такое.
Баронъ выдержалъ паузу и сказалъ:
— Ты помнишь, что я тебѣ говорилъ?
— Помню, ваше благородіе!—еще угрюмѣй отвѣчалъ боцманъ.
— Такъ, чтобы черезъ пять минутъ эта паршивая собака была за бортомъ!
— Осмѣлюсь доложить, ваше благородіе,—заговорилъ боцманъ самымъ почтительнымъ тономъ, полнымъ мольбы,—что собака нездорова… И фершалъ ее осматривалъ, говоритъ: брюхомъ больна, но только скоро на поправку пойдетъ… Въ здоровомъ, значитъ, видѣ „Куцый“ никогда бы не осмѣлился, ваше благородіе!.. Простите, ваше благородіе „Куцаго“!—промолвилъ боцманъ дрогнувшимъ голосомъ.
— Гордѣевъ! Я не имѣю привычки повторять приказаній… Мало ли какого вы мнѣ наврете вздора… Черезъ пять минутъ явись ко мнѣ и доложи, что приказаніе мое исполнено… Да выскоблить здѣсь палубу!—прибавилъ баронъ.
Съ этими словами онъ повернулся и ушелъ.
— У, идолъ!—злобно прошепталъ вслѣдъ барону боцманъ.
Онъ поднялся на верхъ и взволнованно проговорилъ, подхотя къ Кочневу, который поджидалъ „Куцаго“, чтобъ увести его внизъ.
