— Такъ вызволимъ, братцы, „Куцаго!“ Дойдемъ до капитана! Онъ доберъ, онъ разсудитъ! Онъ не дозволитъ!—взволнованно и страстно говорилъ угрюмый матросъ, не отпуская отъ себя „Куцаго“, словно бы боясь съ нимъ разлучиться.
— Дойдемъ!—раздались одобрительные голоса.
— Акимъ Захарычъ! Станови насъ во фрунтъ всю команду.
Дѣло начинало принимать серьезный оборотъ. Акимъ Захарычъ озабоченно почесалъ затылокъ.
Въ эту минуту на бакѣ показался молодой мичманъ Кошутичъ, любимецъ матросовъ. При появленіи офицера матросы затихли. Боцманъ обрадовался.
— Вотъ, ваше благородіе,—обратился онъ къ мичману—старшій офицеръ приказалъ кинуть „Куцаго“ за бортъ, и команда этимъ очень обижается. За что безвинно губить собаку? Песъ онъ, какъ вамъ извѣстно, исправный, два года ходилъ съ нами… И вся его вина, ваше благородіе, что онъ брюхомъ заболѣлъ…
Боцманъ объяснилъ, изъ-за чего вышла вся эта „дрязга“, и прибавилъ:
— Ужъ вы не откажите, ваше благородіе, заступитесь за „Куцаго“… Попросите, чтобъ намъ его оставили…
И „Куцый“, точно понимая, что рѣчь о немъ, ласково смотрѣлъ на мичмана и тихо помахивалъ своимъ обрубкомъ.
— Вонъ, ваше благородіе, и „Куцый“ васъ проситъ!
Возмущенный до глубины души, мичманъ обѣщалъ заступиться за „Куцаго“. На бакѣ волненіе улеглось. Въ лицѣ Кочнева свѣтилась надежда.
— Баронъ,—взволнованно проговорилъ мичманъ, влетая въ каютъ-компанію,—вся команда проситъ васъ отмѣнить приказаніе на счетъ „Куцаго“ и позволить ему жить на свѣтѣ… За что же, баронъ, лишать матросовъ собаки!.. Да и какое она совершила преступленіе, баронъ?..
— Это не ваше дѣло, мичманъ Кошутичъ,—отвѣтилъ баронъ.—И я прошу васъ не забываться и мнѣній своихъ мнѣ не выражать. Собака будетъ за бортомъ!
— Вы думаете?
— Прошу васъ замолчать!—проговорилъ баронъ и поблѣднѣлъ.
