говоритъ, приказъ отдалъ, чтобы каждой вахтѣ по два дня къ ряду гулять. Это говоритъ, въ награду матросикамъ за ихъ труды. Небойсь, Макарка вздора болтать не станетъ…
— И здоровъ-же ты врать, Вась!—улыбнулся Акимъ.
— Зачѣмъ врать? Завтра самъ увидишь. А то: врать!
Стоявшіе вблизи матросы разсмѣялись.
— Васька, братцы, никогда не вретъ!—замѣтилъ кто-то.
— Такъ завтра отпустятъ?—раздался голосъ изъ кучки.
— Безпремѣнно!—настаивалъ Василій.
— И, пожалуй, денегъ дадутъ… На счетъ этого не слыхалъ?
— Чего не слыхалъ, того не слыхалъ.
— А ты, Василій Иванычъ, соври…
Снова раздался хохотъ.
— Вались на верхъ, ребята!.. прокричалъ появившійся боцманъ Савельевъ.
Онъ положительно сіялъ великолѣпіемъ, этотъ долговязый, не совсѣмъ ладно скроенный, худой, рыжій Максимъ Алексѣичъ, съ зачесанными впередъ височками, съ выбритыми усами и съ баками въ видѣ котлетъ, въ тонкой рубахѣ, въ сапогахъ со скрипомъ и съ пестрымъ платкомъ въ своей большой жилистой рукѣ.
— Вались… вались, нечего копаться! Сичасъ во фрунтъ!—весело покрикивалъ боцманъ, поторапливая, безъ обычныхъ крѣпкихъ словъ, замѣшкавшихся ребятъ.
Скоро всѣ отправлявшіеся на берегъ были на верху.
Старшій офицеръ ходилъ по палубѣ. Увидавъ Акима, онъ подозвалъ его къ себѣ и сказалъ:
— Смотри-же, Ждановъ. Помни, братецъ, что я тебѣ говорилъ.
— Есть, ваше благородіе!
— Побереги себя. Ежели снова набуянишь, то никогда больше не увидишь берега. Понялъ?
— Понялъ, ваше благородіе!
— А ножъ зачѣмъ берешь? Оставь его.
— Есть, ваше благородіе.
— Ну, ступай… Дай тебѣ Богъ, Ждановъ, воздержаться.
Акимъ снялъ съ себя поясъ съ ножомъ, передалъ его оставшемуяс матросу и пошелъ покурить.
А въ это время старшій офицеръ говорилъ боцману:
— Смотри, Савельевъ, чтобы Жданова на берегу берегли. Одного не оставлять!
