я такъ боялся и ненавидѣлъ кошку, что уничтожилъ бы ее, если бы смѣлъ, — изображеніе ужасной, отвратительной вещи — висѣлицы! О, угрюмое и страшное орудіе ужасовъ и преступленій, агоніи и смерти!
Ну, развѣ я не былъ несчастнѣйшимъ изъ смертныхъ? Животное — собрата котораго я презрительно уничтожилъ — животное могло причинить мнѣ, созданному по образу Всевышняго Бога — такія невыносимыя страданія. Увы! я не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью! Днемъ эта тварь не отставала отъ меня ни на шагъ, ночью я то и дѣло просыпался въ невыразимомъ страхѣ: я чувствовалъ горячее дыханіе животнаго на моемъ лицѣ, мнѣ чудилось, что оно, воплощенный кошмаръ, котораго я не могъ стряхнуть, налегло всей своей тяжестью на мое сердце!
Подъ гнетомъ такой пытки исчезли послѣдніе остатки добрыхъ чувствъ. Только дурныя мысли остались со мною, злыя, черныя мысли. Моя раздражительность превратилась въ ненависть ко всему міру, ко всему человѣчеству. Но увы! отъ этихъ взрывовъ неудержимаго бѣшенства больше всего приходилось терпѣть моей безотвѣтной женѣ.
Однажды она отправилась со мною въ погребъ стараго ветхаго зданія, которое мы наняли послѣ раззоренія. Кошка послѣдовала за нами и чуть не сбила меня съ ногъ на лѣстницѣ. Обезумѣвъ отъ злости, я забылъ свой ребяческій страхъ и, взмахнувъ топоромъ, хотѣлъ нанести ей ударъ, который, безъ сомнѣнія, уложилъ бы ее на мѣстѣ, если бы жена не схватила меня за руку. Тогда, въ припадкѣ болѣе чѣмъ адскаго изступленія, я вырвалъ руку, размахнулся и раскроилъ женѣ голову. Она упала, даже не вскрикнувъ. Совершивъ это отвратительное убійство, я стать спокойно и съ полнымъ самообладаніемъ размышлять, куда бы дѣвать трупъ. Я не могъ унести его изъ дома ни днемъ, ни ночью, не рискуя привлечь вниманіе сосѣдей. Всевозможные проекты роились въ моей головѣ. То я рѣшался изрубить тѣло на мелкіе куски и сжечь ихъ. То собирался зарыть его въ погребѣ, бросить въ колодезь на дворѣ, уложить въ чемоданъ и приказать дворнику унести его изъ дома. Наконецъ, я остановился на одномъ планѣ, котбрый показался мнѣ гораздо практичнѣе всѣхъ остальныхъ. Я рѣшилъ замуровать тѣло въ стѣнѣ погреба, какъ дѣлали средневѣковые монахи съ своими жертвами.
Погребъ вполнѣ годился для такой цѣли. Стѣны его были сложены безъ всякаго цемента и недавно покрыты штукатуркой, которая, благодаря сырости, еще не успѣла отвердѣть. Мало того, въ одномъ мѣстѣ находился выступъ: каминъ или печь, заложенная, замазанная подъ одно съ остальной стѣной. Я не сомнѣвался, что
