эѳиру, который одинъ наполняетъ все пространство, являясь такимъ образомъ великой средой творенія.
Ойносъ. Такъ всякое движеніе, какой бы то ни было природы, творитъ?
Агатосъ. Такъ должно быть, но истинная философія давно рѣшила, что источитъ всякаго движенія — мысль, а источникъ всякой мысли…
Ойносъ. Богъ.
Агатосъ. Я говорилъ тебѣ, Ойносъ, какъ сыну прекрасной, недавно погибшей земли, — о движеніяхъ въ земной атмосферѣ?
Ойносъ. Да.
Агатосъ. А пока я говорилъ, не мелькнула-ли въ твоемъ умѣ мысль о физическомъ могуществѣ словъ? Не является-ли каждое слово толчкомъ, сообщеннымъ атмосферѣ?
Ойносъ. Но почему ты плачешь, Агатосъ, — и почему опускаются твои крылья, пока мы паримъ надъ этой прекрасной звѣздой, самой зеленой и самой страшной изъ всѣхъ, которыя намъ встрѣтились. Ея яркія краски подобны прекраснымъ грезамъ, — но ея неистовые вулканы напоминаютъ страсти мятежнаго сердца.
Агатосъ. Ты угадалъ! ты угадалъ! Эта странная звѣзда… триста лѣтъ тому назадъ, съ скрещенными руками, со слезами на глазахъ, у ногъ моей возлюбленной — я вызвалъ ее къ жизни словами — страстными восклицаніями! Ея яркія краски дѣйствительно самыя волшебныя изъ неосуществленныхъ грезъ, а ея неистовые вулканы дѣйствительно страсти самаго мятежнаго изъ поруганныхъ сердецъ.
| Μελλοντα ταυτα. Эти вещи въ будущемъ. |
| Софоклъ. Антигона. |
Уна. Родился вновь?
Моносъ. Да, прекрасная и возлюбленная Уна, «родился вновь». Таковы были слова, таинственное значеніе которыхъ я долго старался разгадать, отвергая объясненія священниковъ, пока сама Смерть не открыла мнѣ тайну.
Уна. Смерть!
Моносъ. Какъ странно, милая Уна, ты повторяешь мои слова! Я замѣчаю также нерѣшительность въ твоей походкѣ, радостное безпокойство въ твоихъ глазахъ. Ты смущена и подавлена новизной и величіемъ Вѣчной Жизни. Да, я говорилъ о Смерти. Какъ странно звучитъ здѣсь это слово, при звукѣ котораго издавна трепещетъ всякое сердце, подергивается плѣсенью всякое наслажденіе!
