миссъ Арундэль съ Могини, а Синнетта съ Блаватской. Они теперь по нѣскольку часовъ въ день были заняты работой, — «madame» диктовала этому «отличному редактору» самую новѣйшую правду о своей жизни. Мистриссъ Синнеттъ, очень запуганная и видимо несчастная дама, изображала изъ себя блѣдную и безмолвную тѣнь.
Скоро миссъ Арундэль уѣхала обратно въ Лондонъ, взявъ съ собою не только Могини, но и Баваджи. Я тоже собрался покинуть Вюрцбургъ. Наканунѣ моего отъѣзда, зайдя къ Блаватской, я засталъ ее съ какимъ-то письмомъ въ рукахъ, вылѣзающую изъ кожи отъ бѣшенства, кричащую и бранящуюся на весь домъ.
— Что такое? что такое? — спрашивалъ я.
— Да помилуйте! — завопила, именно — завопила она, — вотъ уже второй разъ этотъ негодяй выкидываетъ со мною такую штуку!..
— Какой негодяй? какую штуку?
— Все онъ же, Донъ-Жуанъ нашъ Калькуттскій, Могини! Представьте, тутъ всякія пакости, сплетни, «психисты» доканываютъ, а онъ амуры завелъ съ какой-то англо-французской Бибишкой!.. Вотъ огненное любовное посланіе, полное клятвъ, сладкихъ воспоминаній и… многаго другого… подписано: Bibi… Она думала, что онъ еще здѣсь…
— А онъ уѣхалъ и… вы распечатали письмо, ему адресованное…
— Слава Богу, я имѣю право читать всю переписку «челъ»! Нѣтъ, вотъ негодяй… и въ такое время! Ужь разъ это было… клялся, что никогда больше не будетъ… я простила его… и вотъ!
— А какъ же вы увѣряли, что онъ никогда въ жизни и не подходилъ близко ни къ одной молодой особѣ женскаго пола?.. какъ же онъ не только женщинамъ, но и мужчинамъ не протягиваетъ руку, чтобы не оскверниться?!..
— А, да черти бы его взяли, этого болвана! — заглядывая въ письмо и вѣрно напавъ на что-нибудь особенно убѣдительное,
мисс Арундель с Могини, а Синнетта с Блаватской. Они теперь по нескольку часов в день были заняты работой, — «madame» диктовала этому «отличному редактору» самую новейшую правду о своей жизни. Мистрисс Синнетт, очень запуганная и, видимо, несчастная дама, изображала из себя бледную и безмолвную тень.
Скоро мисс Арундель уехала обратно в Лондон, взяв с собою не только Могини, но и Баваджи. Я тоже собрался покинуть Вюрцбург. Накануне моего отъезда, зайдя к Блаватской, я застал ее с каким-то письмом в руках, вылезающую из кожи от бешенства, кричащую и бранящуюся на весь дом.
— Что такое? что такое? — спрашивал я.
— Да помилуйте! — завопила, именно — завопила она, — вот уже второй раз этот негодяй выкидывает со мною такую штуку!..
— Какой негодяй? какую штуку?
— Все он же, Дон-Жуан наш калькуттский, Могини! Представьте, тут всякие пакости, сплетни, «психисты» доканывают, а он амуры завел с какой-то англо-французской Бибишкой!.. Вот огненное любовное послание, полное клятв, сладких воспоминаний и… многого другого… подписано: Bibi… Она думала, что он еще здесь…
— А он уехал и… вы распечатали письмо, ему адресованное…
— Слава богу, я имею право читать всю переписку «чел»! Нет, вот негодяй… и в такое время! Уж раз это было… клялся, что никогда больше не будет… я простила его… и вот!
— А как же вы уверяли, что он никогда в жизни и не подходил близко ни к одной молодой особе женского пола?.. как же он не только женщинам, но и мужчинам не протягивает руку, чтобы не оскверниться?!..
— А, да черти бы его взяли, этого болвана! — заглядывая в письмо и, верно, напав на что-нибудь особенно убедительное,
