хочетъ дѣлать свое, тотъ непремѣнно долженъ знать его. Теперь Сократъ доказалъ, что разсудительный не всегда знаетъ свое; слѣдовательно онъ не всегда можетъ и дѣлать свое.
Опровергнутый такимъ образомъ, Критіасъ превращаетъ Сократово слѣдствіе и говоритъ: кто не знаетъ своего, тотъ и неразсудителенъ; истинно разсудительный необходимо знаетъ себя, то-есть, дѣлаетъ доброе и полезное не иначе, какъ съ сознаніемъ, и это мнѣніе подтверждаетъ значеніемъ делфійской надписи. Но Сократъ, предположивъ умственно троякій смыслъ знанія, а именно: 1) знаніе, какъ форму, 2) знаніе, какъ матерію, или содержаніе и 3) знаніе, какъ произведеніе, или сочетаніе матеріи съ формою, хочетъ изслѣдовать, въ какомъ смыслѣ Критіасъ понимаетъ самознаніе, свойственное человѣку разсудительному, и спрашиваетъ: какое благо доставляетъ намъ разсудительность, какъ знаніе себя? Явно, что этотъ вопросъ клонится къ опредѣленію произведенія, или плодовъ, приносимыхъ самознаніемъ. Критіасу надлежало оправдать свое мнѣніе чрезъ приложеніе его къ наукамъ, искуствамъ и практической жизни. Но онъ говоритъ, что въ этомъ отношеніи знанія — не одинаковы: однѣ изъ нихъ производятъ нѣчто осязательное, постигаемое чувствами; а другія дѣлаютъ то, на что, какъ на произведеніе ихъ, указать невозможно. Къ послѣднему роду знаній, по его понятію, относится и разсудительность. Эта мысль конечно справедлива, но не довольно ясна и заключаетъ въ себѣ болѣе формы, чѣмъ содержанія. Посему Сократъ требуетъ, чтобы Критіасъ опредѣленнѣе указалъ на матерію, или предметъ самознанія. Искусства считать и взвѣшивать, говоритъ онъ, не приносятъ плодовъ осязательныхъ; однакожъ числа и тяжести, которыми онѣ занимаются, суть нѣчто отличное отъ нихъ. Скажи же, Критіасъ, что бы такое было отличное отъ разсудительности, съ чѣмъ она имѣетъ дѣло? Этимъ вопросомъ сынъ Каллесхра поставленъ былъ въ необходимость найти послѣдній и частнѣйшій признакъ раз-
хочет делать свое, тот непременно должен знать его. Теперь Сократ доказал, что рассудительный не всегда знает свое; следовательно он не всегда может и делать свое.
Опровергнутый таким образом, Критиас превращает Сократово следствие и говорит: кто не знает своего, тот и нерассудителен; истинно рассудительный необходимо знает себя, то есть, делает доброе и полезное не иначе, как с сознанием, и это мнение подтверждает значением делфийской надписи. Но Сократ, предположив умственно троякий смысл знания, а именно: 1) знание, как форму, 2) знание, как материю, или содержание и 3) знание, как произведение, или сочетание материи с формою, хочет исследовать, в каком смысле Критиас понимает самознание, свойственное человеку рассудительному, и спрашивает: какое благо доставляет нам рассудительность, как знание себя? Явно, что этот вопрос клонится к определению произведения, или плодов, приносимых самознанием. Критиасу надлежало оправдать свое мнение чрез приложение его к наукам, искусствам и практической жизни. Но он говорит, что в этом отношении знания — не одинаковы: одни из них производят нечто осязательное, постигаемое чувствами; а другие делают то, на что, как на произведение их, указать невозможно. К последнему роду знаний, по его понятию, относится и рассудительность. Эта мысль конечно справедлива, но не довольно ясна и заключает в себе более формы, чем содержания. Посему Сократ требует, чтобы Критиас определеннее указал на материю, или предмет самознания. Искусства считать и взвешивать, говорит он, не приносят плодов осязательных; однакож числа и тяжести, которыми они занимаются, суть нечто отличное от них. Скажи же, Критиас, что бы такое было отличное от рассудительности, с чем она имеет дело? Этим вопросом сын Каллесхра поставлен был в необходимость найти последний и частнейший признак раз-
