ихъ крайностей. Развѣ нѣтъ? — Да. — А ни непріятное ни 584. пріятное не есть ли именно затишіе, и не явилось ли оно сейчасъ въ срединѣ ихъ? — Явилось. — Какимъ же образомъ можно правильно не-болѣзненность почитать пріятною, или не-радость — прискорбною? — Никакъ нельзя. — Стало-быть, это есть не бытіе, а явленіе, сказалъ я, — этимъ затишіемъ означается нѣчто пріятное относительно къ болѣзненному, и нѣчто болѣзненное относительно къ пріятному; и въ этихъ представленіяхъ нѣтъ ничего здраваго вразсужденіи истины удовольствія, но скрывается какое-то волшебство. — По крайней мѣрѣ, на это указываетъ рѣчь, примолвилъ онъ. — Итакъ, чтобы B. тебѣ иногда не подумать, будто удовольствія въ настоящей жизни бываютъ по природѣ таковы, что удовольствіе есть прекращеніе скорби, а скорбь — прекращеніе удовольствія, — смотри на удовольствія, происходящія не отъ скорбей. — Гдѣ же и какія разумѣешь ты? спросилъ онъ. — Ихъ много и другихъ, отвѣчалъ я, но особенно, если хочешь понять, это — удовольствія обонянія; ибо они, и не предваряемыя скорбію, бываютъ вдругъ чрезвычайно сильны, и по прекращеніи, не оставляютъ никакой скорби. — Весьма справедливо, сказалъ онъ. — C. Слѣдовательно, мы не должны вѣрить, что прекращеніе скорби есть чистое удовольствіе, или прекращеніе удовольствія есть чистая скорбь. — Конечно нѣтъ. — Впрочемъ, примолвилъ я, такъ называемыя удовольствія, переходящія въ душу чрезъ тѣло-то, при своей многочисленности и силѣ, бываютъ такого рода, что должны быть почитаемы прекращеніемъ скорбей. — Дѣйствительно. — Не таковы же ли и предчувствія будущихъ благъ, и предварительныя скорби, происходящія отъ ожиданія? — Таковы. — Знаешь ли, спросилъ я, что такое онѣ, и чему подобны? — Чему? сказалъ онъ. — Признаешь ли ты въ D. природѣ что-нибудь — одно высокимъ, другое низкимъ, третье среднимъ? спросилъ я. — Признаю. — Думаешь ли, что кто-нибудь, стремясь къ срединѣ, иначе представляетъ себѣ это, чѣмъ стремленіемъ кверху? и что ставъ въ срединѣ и видя, откуда началъ онъ двигаться, но не созерцавши истинной вы-
их крайностей. Разве нет? — Да. — А ни неприятное ни 584. приятное не есть ли именно затишие, и не явилось ли оно сейчас в средине их? — Явилось. — Каким же образом можно правильно не-болезненность почитать приятною, или не-радость — прискорбною? — Никак нельзя. — Стало быть, это есть не бытие, а явление, сказал я, — этим затишием означается нечто приятное относительно к болезненному, и нечто болезненное относительно к приятному; и в этих представлениях нет ничего здравого вразсуждении истины удовольствия, но скрывается какое-то волшебство. — По крайней мере, на это указывает речь, примолвил он. — Итак, чтобы B. тебе иногда не подумать, будто удовольствия в настоящей жизни бывают по природе таковы, что удовольствие есть прекращение скорби, а скорбь — прекращение удовольствия, — смотри на удовольствия, происходящие не от скорбей. — Где же и какие разумеешь ты? спросил он. — Их много и других, отвечал я, но особенно, если хочешь понять, это — удовольствия обоняния; ибо они, и не предваряемые скорбию, бывают вдруг чрезвычайно сильны, и по прекращении, не оставляют никакой скорби. — Весьма справедливо, сказал он. — C. Следовательно, мы не должны верить, что прекращение скорби есть чистое удовольствие, или прекращение удовольствия есть чистая скорбь. — Конечно нет. — Впрочем, примолвил я, так называемые удовольствия, переходящие в душу чрез тело-то, при своей многочисленности и силе, бывают такого рода, что должны быть почитаемы прекращением скорбей. — Действительно. — Не таковы же ли и предчувствия будущих благ, и предварительные скорби, происходящие от ожидания? — Таковы. — Знаешь ли, спросил я, что такое они, и чему подобны? — Чему? сказал он. — Признаешь ли ты в D. природе что-нибудь — одно высоким, другое низким, третье средним? спросил я. — Признаю. — Думаешь ли, что кто-нибудь, стремясь к средине, иначе представляет себе это, чем стремлением кверху? и что став в средине и видя, откуда начал он двигаться, но не созерцавши истинной вы-
