ты собирался показать себя въ рѣчахъ и нисколько не смущался, — еслибы могъ подумать, что тебѣ легко смѣшаться предъ нами — немногими лицами. — Что же, Сократъ? спросилъ Агатонъ: развѣ я такъ занятъ театромъ, что не знаю, восколько страшнѣе для человѣка благоразумнаго немногіе мудрецы, чѣмъ многіе невѣжды? — Я, конечно, сдѣлалъ бы нехорошо, C. отвѣчалъ Сократъ, еслибы составилъ о тебѣ, Агатонъ, такое дикое понятіе. Нѣтъ, мнѣ очень извѣстно, что встрѣчаясь съ людьми, которыхъ почитаешь мудрыми, ты больше озабочиваешься ими, чѣмъ толпою; но таковы ли именно мы-то? Вѣдь мы же присутствовали и тамъ и принадлежали къ толпѣ. Вотъ еслибы ты встрѣтился съ другими мудрецами, то, думая, можетъ бытъ, сдѣлать что-нибудь предосудительное, конечно, постыдился бы ихъ. Или какъ полагаешь? — Ты правду говоришь, сказалъ онъ. — А толпы, думая сдѣлать что-нибудь дурное, D. не постыдился бы? — Но тутъ Федръ, говоритъ, прервалъ его и сказалъ: любезный Агатонъ! если ты станешь отвѣчать Сократу, то для него будетъ все равно, что ни положили бы сдѣлать присутствующіе здѣсь, лишь бы только было съ кѣмъ разговаривать, и особенно, если собесѣдникъ прекрасенъ. Я и самъ охотно слушаю, когда Сократъ разговариваетъ: но теперь мнѣ необходимо позаботиться о похвалѣ Эросу и выслушать о немъ рѣчь каждаго изъ васъ. Принесите же оба вы дань богу, и потомъ разговаривайте. — Ты хорошо говоришь, Федръ, сказалъ Агатонъ. Да и ничто не мѣшаетъ мнѣ E. предложить вамъ рѣчь; потому что съ Сократомъ придется нерѣдко бесѣдовать и послѣ.
Но я намѣренъ сперва сказать о томъ, какъ должно мнѣ говорить, а потомъ уже и начну свою рѣчь: потому что всѣ, прежде говорившіе, не бога, мнѣ кажется, восхваляли, а ублажали людей ради тѣхъ благъ, которыхъ виновникъ для нихъ 195. богъ; каковъ же самъ тотъ, кто подавалъ эти блага, никто не сказалъ. Прямой способъ всякой похвалы, относительно ко всему, — одинъ: раскрытъ въ словѣ, — каковъ и чего виновникомъ бываетъ тотъ, о комъ идетъ рѣчь. Поэтому-то и намъ, хваля
ты собирался показать себя в речах и нисколько не смущался, — если бы мог подумать, что тебе легко смешаться пред нами — немногими лицами. — Что же, Сократ? спросил Агатон: разве я так занят театром, что не знаю, восколько страшнее для человека благоразумного немногие мудрецы, чем многие невежды? — Я, конечно, сделал бы нехорошо, C. отвечал Сократ, если бы составил о тебе, Агатон, такое дикое понятие. Нет, мне очень известно, что встречаясь с людьми, которых почитаешь мудрыми, ты больше озабочиваешься ими, чем толпою; но таковы ли именно мы-то? Ведь мы же присутствовали и там и принадлежали к толпе. Вот если бы ты встретился с другими мудрецами, то, думая, может быт, сделать что-нибудь предосудительное, конечно, постыдился бы их. Или как полагаешь? — Ты правду говоришь, сказал он. — А толпы, думая сделать что-нибудь дурное, D. не постыдился бы? — Но тут Федр, говорит, прервал его и сказал: любезный Агатон! если ты станешь отвечать Сократу, то для него будет всё равно, что ни положили бы сделать присутствующие здесь, лишь бы только было с кем разговаривать, и особенно, если собеседник прекрасен. Я и сам охотно слушаю, когда Сократ разговаривает: но теперь мне необходимо позаботиться о похвале Эросу и выслушать о нём речь каждого из вас. Принесите же оба вы дань богу, и потом разговаривайте. — Ты хорошо говоришь, Федр, сказал Агатон. Да и ничто не мешает мне E. предложить вам речь; потому что с Сократом придется нередко беседовать и после.
Но я намерен сперва сказать о том, как должно мне говорить, а потом уже и начну свою речь: потому что все, прежде говорившие, не бога, мне кажется, восхваляли, а ублажали людей ради тех благ, которых виновник для них 195. бог; каков же сам тот, кто подавал эти блага, никто не сказал. Прямой способ всякой похвалы, относительно ко всему, — один: раскрыт в слове, — каков и чего виновником бывает тот, о ком идет речь. Поэтому-то и нам, хваля
