совершеннаго блага; потому что ни то ни другое не самодовольно. И мы дѣйствительно нашли нѣчто выше ихъ, и увидѣли, что съ Этимъ высшимъ гораздо сроднѣе умъ, чѣмъ удовольствіе. А отсюда и вытекло, что природѣ удовольствія могло быть предоставлено наконецъ только пятое мѣсто, — и это по всей справедливости. Удержать за собою первую степень оно никакъ не можетъ, хотя бы возстали въ его пользу быки, лошади и всѣ другія животныя.» Изложивъ это, Сократъ сказалъ: такъ отпустите ли меня? — Остается еще немногое, отвѣчалъ Протархъ, и ты, вѣроятно, не уйдешь отсюда прежде насъ. Я напомню тебѣ объ остальномъ (p. 66 A — 67 C).
Эта послѣдняя часть діалога съ одной стороны имѣетъ, очевидно, важнѣйшее значеніе для правильнаго уразумѣнія и объясненія всего сочиненія, съ другой — представляетъ, по самой своей краткости, много темнаго и спорнаго. Останавливаясь на этомъ мѣстѣ, люди ученые особенно расходились въ своихъ мнѣніяхъ касательно смысла и распредѣленія благъ человѣческой жизни. Мы кратко замѣтили еще въ самомъ началѣ введенія, что въ Филебѣ идетъ рѣчь не о высочайшемъ, послѣднемъ и абсолютномъ благѣ, а скорѣе — о концѣ благъ, къ которому люди должны стремиться. Помня это, мы не придемъ къ мысли, будто Сократъ, когда перечисляетъ онъ блага, простирается за предѣлы человѣческой жизни. Если въ томъ мѣстѣ, гдѣ изслѣдованіе касается высшихъ родовъ, духъ Сократа и возносится къ созерцанію вселенной и самого Бога, то вопросъ и въ этомъ случаѣ имѣется въ виду тотъ же: что составляетъ превосходство и счастіе человѣка? Какъ скоро, въ самомъ началѣ бесѣды, предложены были относительно сего предмета два мнѣнія, Сократъ тотчасъ же постановляетъ нѣкоторые признаки возможнаго для человѣка высшаго блага, и доказываетъ, что ни разумность безъ удовольствія, ни удовольствіе безъ разумности не должны быть предметомъ нашихъ стремленій, но что жизнь наша должна слагаться изъ того и другаго,
совершенного блага; потому что ни то ни другое не самодовольно. И мы действительно нашли нечто выше их, и увидели, что с Этим высшим гораздо сроднее ум, чем удовольствие. А отсюда и вытекло, что природе удовольствия могло быть предоставлено наконец только пятое место, — и это по всей справедливости. Удержать за собою первую степень оно никак не может, хотя бы восстали в его пользу быки, лошади и все другие животные.» Изложив это, Сократ сказал: так отпустите ли меня? — Остается еще немногое, отвечал Протарх, и ты, вероятно, не уйдешь отсюда прежде нас. Я напомню тебе об остальном (p. 66 A — 67 C).
Эта последняя часть диалога с одной стороны имеет, очевидно, важнейшее значение для правильного уразумения и объяснения всего сочинения, с другой — представляет, по самой своей краткости, много темного и спорного. Останавливаясь на этом месте, люди ученые особенно расходились в своих мнениях касательно смысла и распределения благ человеческой жизни. Мы кратко заметили еще в самом начале введения, что в Филебе идет речь не о высочайшем, последнем и абсолютном благе, а скорее — о конце благ, к которому люди должны стремиться. Помня это, мы не придем к мысли, будто Сократ, когда перечисляет он блага, простирается за пределы человеческой жизни. Если в том месте, где исследование касается высших родов, дух Сократа и возносится к созерцанию вселенной и самого Бога, то вопрос и в этом случае имеется в виду тот же: что составляет превосходство и счастье человека? Как скоро, в самом начале беседы, предложены были относительно сего предмета два мнения, Сократ тотчас же постановляет некоторые признаки возможного для человека высшего блага, и доказывает, что ни разумность без удовольствия, ни удовольствие без разумности не должны быть предметом наших стремлений, но что жизнь наша должна слагаться из того и другого,
