вы во все то, чему учитъ васъ Святая Апостольная Церковь? — продолжалъ священникъ, отворачивая глаза отъ лица Левина и складывая руки подъ эпитрахиль.
— Я сомнѣвался, я сомнѣваюсь во всемъ, — проговорилъ Левинъ непріятнымъ для себя голосомъ и замолчалъ.
Священникъ подождалъ нѣсколько секундъ, не скажетъ ли онъ еще чего, и, закрывъ глаза, быстрымъ владимірскимъ на «о» говоромъ сказалъ:
— Сомнѣнія свойственны слабости человѣческой, но мы должны молиться, чтобы милосердый Господь укрѣпилъ насъ. Какіе особенные грѣхи имѣете? — прибавилъ онъ безъ малѣйшаго промежутка, какъ-бы стараясь не терять времени.
— Мой главный грѣхъ есть сомнѣніе. Я во всемъ сомнѣваюсь, и большею частью нахожусь въ сомнѣніи.
— Сомнѣніе свойственно слабости человѣческой, — повторилъ тѣ же слова священникъ. — Въ чемъ же преимущественно вы сомнѣваетесь?
— Я во всемъ сомнѣваюсь. Я сомнѣваюсь иногда даже въ существованіи Бога, — невольно сказалъ Левинъ, и ужаснулся неприличію того, что̀ онъ говорилъ. Но на священника слова Левина не произвели, какъ казалось, впечатлѣнія.
— Какія же могутъ быть сомнѣнія въ существованіи Бога? — съ чуть замѣтною улыбкой поспѣшно сказалъ онъ.
Левинъ молчалъ.
— Какое же вы можете имѣть сомнѣніе о Творцѣ, когда вы воззрите на творенія Его? — продолжалъ священникъ быстрымъ, привычнымъ говоромъ. — Кто же украсилъ свѣтилами сводъ небесный? Кто облекъ землю въ красоту ея? Какъ же безъ Творца? — сказалъ онъ, вопросительно взглянувъ на Левина.
Левинъ чувствовалъ, что неприлично было бы вступать
