простодушіемъ Дарвинъ тутъ говоритъ такъ, какъ будто точнаго мѣрила истины никакого нѣтъ, какъ будто все зависитъ отъ умственнаго склада (disposition)». И далѣе: Необъясненныя трудности, — говоритъ Дарвинъ. Подъ такимъ неопредѣленнымъ выраженіемъ можетъ только скрываться настоящее положеніе вопроса. Если это факты, которые только не изслѣдованы, не разобраны въ отношеніи къ теоріи, то никто не имѣетъ права ставить ихъ ей въ упрекъ; но если это факты, противорѣчащіе теоріи, несогласные съ ея несомнѣнными требованіями, то всякій на основаніи ихъ долженъ ее отвергать. А у Дарвина выходитъ какъ будто, что мы должны принимать или отвергать теорію, смотря по отношенію между числомъ объясненныхъ и числомъ необъясненныхъ фактовъ!» Стоитъ ли пояснять, что ни того, ни другаго изъ выдуманныхъ г. Страховымъ абсурдовъ у Дарвина вовсе не «выходитъ»? Не выходитъ ни того, что истина зависитъ отъ умственнаго склада, ни того, что истина — только ариѳметическая разность, выведенная изъ противорѣчивыхъ фактовъ. И если кто-нибудь проявляетъ «дѣтское простодушіе», то ужъ, конечно, не Дарвинъ, а г. Страховъ, вообразившій, что его читатели забыли русскую грамоту и не понимаютъ, что необъясненныя значить тѣ, которыя не объяснены, а необъяснимыя — тѣ, которыя не могутъ быть объяснены. Въ словахъ Дарвина заключается совершенно вѣрное психологическое наблюденіе, что умственный складъ ученыхъ бываетъ двухъ родовъ: одни придаютъ болѣе вѣса совокупному свидѣтельству цѣлыхъ категорій фактовъ и не отвергаютъ теоріи, допускающей широкое обобщеніе, при первой встрѣчѣ съ ничтожнымъ и еще необъясненнымъ фактомъ; другіе, наоборотъ, готовы остановиться передъ каждою песчинкой, передъ каждою соломенкой на пути самой плодотворной теоріи, не дѣлая даже попытки устранить препятствіе, разъяснить кажущееся противорѣчіе. Замѣчу еще, что эти послѣдніе нерѣдко любятъ величать себя скептиками, когда, на дѣлѣ, только произвольно придаютъ несообразное значеніе ничтожному факту и такъ же произвольно умаляютъ значеніе крупныхъ фактовъ, изъ скрытаго желанія затормозить движеніе несимпатичнаго имъ ученія. Г. Страховъ, конечно, не преминетъ обвинить меня въ томъ, что я проповѣдую презрѣніе къ фактамъ во имя теорій. Ни мало: я только говорю, что здравый; широкій умъ долженъ прежде напречь всѣ усилія, чтобы устранить необъясненное кажущееся противорѣчіе и, только когда всѣ усилія примиренія окажутся безплодными, признать вопросъ открытымъ, потому что если научная истина не лежитъ необходимо на сторонѣ большинства фактовъ, то ужь, конечно, и не на сторонѣ меньшинства[1] Прекрас-
- ↑ Я полагаю, каждый ученый, даже изъ своей сферы, дѣятельности, можетъ привести примѣры устраненія кажущихся фактическихъ препятствій на пути той или другой теоріи. Я могу привести такой примѣръ изъ своей личной опытности. Когда, въ 1869 году, я высказалъ мысль, что извѣстная функція растительной жизни зависитъ не отъ солнечнаго свѣта (т.-е не пропорціональна его дѣйствію на зрительный нервъ), а отъ его теплоты (т.-е. энергіи), противъ этой теоріи были рѣшительно всѣ сюда относящіеся факты физики и физіологіи; но прошло пятнадцать лѣтъ, и факты оказались невѣрными толкованіями, а теорія оказалась фактомъ (См. мои Публичныя лекціи и рѣчи, стр. 279).
простодушием Дарвин тут говорит так, как будто точного мерила истины никакого нет, как будто всё зависит от умственного склада (disposition)». И далее: Необъясненные трудности, — говорит Дарвин. Под таким неопределенным выражением может только скрываться настоящее положение вопроса. Если это факты, которые только не исследованы, не разобраны в отношении к теории, то никто не имеет права ставить их ей в упрек; но если это факты, противоречащие теории, несогласные с её несомненными требованиями, то всякий на основании их должен ее отвергать. А у Дарвина выходит как будто, что мы должны принимать или отвергать теорию, смотря по отношению между числом объясненных и числом необъясненных фактов!» Стоит ли пояснять, что ни того, ни другого из выдуманных г. Страховым абсурдов у Дарвина вовсе не «выходит»? Не выходит ни того, что истина зависит от умственного склада, ни того, что истина — только арифметическая разность, выведенная из противоречивых фактов. И если кто-нибудь проявляет «детское простодушие», то уж, конечно, не Дарвин, а г. Страхов, вообразивший, что его читатели забыли русскую грамоту и не понимают, что необъясненные значить те, которые не объяснены, а необъяснимые — те, которые не могут быть объяснены. В словах Дарвина заключается совершенно верное психологическое наблюдение, что умственный склад ученых бывает двух родов: одни придают более веса совокупному свидетельству целых категорий фактов и не отвергают теории, допускающей широкое обобщение, при первой встрече с ничтожным и еще необъясненным фактом; другие, наоборот, готовы остановиться перед каждою песчинкой, перед каждою соломенкой на пути самой плодотворной теории, не делая даже попытки устранить препятствие, разъяснить кажущееся противоречие. Замечу еще, что эти последние нередко любят величать себя скептиками, когда, на деле, только произвольно придают несообразное значение ничтожному факту и так же произвольно умаляют значение крупных фактов, из скрытого желания затормозить движение несимпатичного им учения. Г. Страхов, конечно, не преминет обвинить меня в том, что я проповедую презрение к фактам во имя теорий. Ни мало: я только говорю, что здравый; широкий ум должен прежде напречь все усилия, чтобы устранить необъясненное кажущееся противоречие и, только когда все усилия примирения окажутся бесплодными, признать вопрос открытым, потому что если научная истина не лежит необходимо на стороне большинства фактов, то уж, конечно, и не на стороне меньшинства[1] Прекрас-
- ↑ Я полагаю, каждый ученый, даже из своей сферы, деятельности, может привести примеры устранения кажущихся фактических препятствий на пути той или другой теории. Я могу привести такой пример из своей личной опытности. Когда, в 1869 году, я высказал мысль, что известная функция растительной жизни зависит не от солнечного света (т. е. не пропорциональна его действию на зрительный нерв), а от его теплоты (т. е. энергии), против этой теории были решительно все сюда относящиеся факты физики и физиологии; но прошло пятнадцать лет, и факты оказались неверными толкованиями, а теория оказалась фактом (См. мои Публичные лекции и речи, стр. 279).
