вяло; дуютъ холодные вѣтры, и не чувствуется никакой нѣги, которую вы такъ прелестно воспѣвали. Я откладываю свои работы до Бадена; но, кажется, я только самого себя обманываю. Здѣсь я написалъ только статейку короче воробьинаго носа для предполагаемаго праздника Шекспировской трехсотлѣтней годовщины, да еще разсказецъ, тоже прекоротенькій, который я намахалъ въ два дня. Кстати: вы должны сочувствовать Шекспировской годовщинѣ; сдѣлали бы и вы что-нибудь!
„Ну, а Степановка все на томъ же мѣстѣ и процвѣтаетъ? — Что посаженныя деревца? А прудъ? Богъ дастъ, всю эту благодать я увижу въ нынѣшнемъ году. А пока будьте здоровы и веселы; дружески жму вамъ руку и кланяюсь вашей женѣ.
Боткинъ писалъ изъ Вѣны отъ 12 апрѣля 1864 года:
„Милые друзья! Мнѣ даже трудно и начинать разсказывать тѣ впечатлѣнія, которыя сдѣлала на меня Варшава, гдѣ я прожилъ десять дней. Однимъ словомъ: жгучій польскій вопросъ я чувствовалъ тамъ во всей ядовитой его силѣ. Довольно хоть сколько нибудь разумѣть дѣло, которое задумали поляки, чтобы всякій русскій человѣкъ почувствовалъ неизгладимую обиду. Когда нибудь послѣ разскажу. Въ этой мрачной картинѣ не обошлось и безъ комическаго. Я поѣхалъ изъ Варшавы на Бромбергъ, то есть чрезъ еще не безопасную мѣстность. Какой чертъ вздумаетъ этой дорогой ѣхать заграницу! И дѣйствительно, меня приняли за поляка, ѣдущаго съ фальшивымъ паспортомъ, арестовали, до гола раздѣли и обыскали, держали подъ карауломъ. Вся эта исторія продолжалась часовъ пять, пока не получена была отвѣтная телеграмма изъ ближайшаго городка, что я вовсе не тотъ, кого слѣдовало арестовать и проч. Варшавскія впечатлѣнія имѣли для меня тотъ результатъ, что я цѣлую недѣлю npoхворалъ въ Берлинѣ. Куда мнѣ съ моими хилыми нервами пускаться на такія впечатлѣнія, какъ, напримѣръ, застрѣленный и плавающій въ крови русскій жандармъ, котораго увидѣлъ я въ Вилановѣ, верстъ 5 или 7 отъ Варшавы, куда
