чувствовалъ, до какой степени Григорьевъ, среди стѣснительной догматики домашней жизни, дорожилъ каждой свободною минутой для занятій; а между тѣмъ я всѣми силами старался мѣшать ему, прибѣгая иногда къ пыткѣ, выстраданной еще въ Верро и состоящей въ томъ, чтобы, поймавъ съ обѣихъ сторонъ кисти рукъ своей жертвы и подсунувъ въ нихъ снизу подъ ладони большіе пальцы, вдругъ вывернуть обѣ свои кисти, не выпуская рукъ противника, изъ середины ладонями кверху; при этомъ не ожидавшій такого мучительнаго и безпомощнаго положенія рукъ противникъ лишается всякой возможности защиты. При такихъ отношеніяхъ надо было бы ожидать между нами враждебных ъчувствъ, но въ сущности было наоборотъ. Я отъ души любилъ свою жертву, а Аноллонъ своего мучителя, и если слово воспитаніе не пустой звуки, то наше сожительство лучше всего можно сравнить съ точеніемъ одного ножа о другой, хотя современемъ лезвія ихъ получатъ совершенно различное значеніе.
Связующимъ насъ интересомъ оказалась поэзія, которой мы старались упиться всюду, гдѣ она намъ представлялась, принимая иногда первую лужу за Ипокрену.
Начать съ того, что Александръ Ивановичъ самъ склоненъ былъ къ стихотворству и написалъ комедію, изъ которой отрывки нерѣдко декламировалъ съ жестами; но Аполлонъ видимо стыдился грубаго и безграмотнаго произведенія отцовской музы. Зато самъ онъ съ величайшимъ одушевленіемъ декламировалъ свою драму въ стихахъ подъ названіемъ: „Вадимъ Нижегородскій“. Помню, какъ, надѣвъ шлафроки на опашку, вродѣ простонароднаго кафтана, онъ, войдя въ дверь нашего кабинета, бросался на полъ, восклицая:
„О, земля моя родимая,
Край отчизны, снова вижу васъ!..
Ужь три года протекли съ тѣхъ поръ,
Какъ разстался я съ отечествомъ.
И тѣ три года за цѣлый вѣкъ
Показались мнѣ, несчастному“.
Конечно, въ то время я еще не былъ въ силахъ видѣть все неуклюжее пустозвонство этихъ мертворожденныхъ фразъ;
