Сталъ егерь цѣлиться въ голубку,
Но пикъ! пчела его за губку.
Пафъ! дробь вся пролетѣла,
Голубка уцѣлѣла.
Не менѣе восторга возбуждала во мнѣ живопись, высшимъ образцомъ, которой являлась на мои глаза дѣйствительно прекрасная масляная копія Святаго Семейства, изображающая Божію Матерь на креслѣ съ Младенцемъ на рукахъ, младенцемъ Іоанномъ Крестителемъ по лѣвую и Св. Іосифомъ но правую сторону. Мать растолковала мнѣ, что это произведеніе величайшаго живописца Рафаэля и научила меня молиться на этотъ образъ. Сколько разъ мнѣ казалось, что Божія Матерь тѣмъ же нѣжнымъ взоромъ смотритъ на меня, какъ и на своего Божественнаго Младенца, и я проливалъ сладкія слезы умиленія…
Какъ ни страстенъ я былъ къ неисчерпаемымъ сказкамъ Прасковьи, но долженъ сказать, что, подобно всему дому, испытывалъ невольное влеченіе къ горничной или, какъ тогда говорили, фрейлинѣ мама Аннушкѣ. Это была прелестная, стройная блондинка съ свѣтлосѣрыми глазами, и хотя и она прошла черезъ затрапезное платье, но мать наша всегда находила возможность подарить ей свое ситцевое или холстинковое и какую нибудь ленту на поясъ. Изъ этого Аннушка при своемъ мастерствѣ и врожденной граціи умѣла въ праздникъ быть изящно нарядной. Припоминая ея образъ, я въ настоящее время не сумѣлъ бы вѣрнѣе воспроизвести его, чѣмъ словами Пушкина:
Коса змѣей на гребнѣ роговомъ,
Изъ за ушей змѣями кудри русы,
Косыночка крестъ на крестъ иль узломъ,
На тонкой шеѣ восковыя бусы .....
Никто не могъ выпрясть болѣе тонкихъ талекъ (мотковъ) на полотно, не уступающее батисту. Вышитые Аннушкой въ пяльцахъ воротнички приводила въ восхищеніе сосѣднихъ барынь.
Случалось, что мама передъ пріѣздомъ гостей заставляла свою горничную въ спальнѣ перемѣнить мнѣ чулки; и когда,
