нянымъ поламъ разстилались ковры, покрытые простынями, вдоль стѣнъ клали подушки, и ночлегъ былъ готовъ. По вечерамъ на сонъ грядущій долго не умолкали всякаго рода разсказы и шуточныя замѣчанія, съ которыхъ затѣмъ начиналось и утро. Много веселости придавало вышучиваніе Буйницкимъ стройнаго и красиваго Бедера. Мальчикъ этотъ былъ представителемъ той особенности, которая нерѣдко встрѣчается между людьми: онъ готовь былъ явиться рѣзкимъ и даже безпощаднымъ по отношенію къ человѣку, но питалъ глубокую нѣжность къ беззащитнымъ животнымъ. Бедеръ воспитывался въ Лифляндіи въ Биркенруэ, и при первой рѣзкой выходкѣ мальчика, Буйницкій не упускалъ воскликнуть: „каковъ! каковъ! это у нихъ въ Биркенруэ этому учатъ! Нѣтъ, его такъ оставить нельзя; man muss ihn ummachen“.
Однажды, когда я преднамѣренно разсказывалъ Бедеру, что у насъ при опахиваніи деревни отъ коровьей смерти зарываютъ въ землю черную собаку и черную кошку живыми, Бедеръ воскликнулъ: „въ такой деревнѣ надо попа по шею въ землю зарыть и плугомъ голову оторвать“.
— Каковъ Биркенруэ! воскликнулъ Буйницкій: nein, nein, man muss ihn ummachen!
Въ отсутствіе Бедера Штернъ разсказалъ намъ слѣдующее:
„Равняя эскадронъ, я замѣтилъ, что лошадь Бедера на цѣлую голову впереди. „Корнетъ Бедеръ, соберите вашу лошадь!“ крикнулъ я ему, проѣзжая на лѣвый флангъ. Смотрю оттуда, лошадь Бедера, какъ ни въ чемъ не бывало, торчитъ впереди. „Вахмистръ! крикнулъ я: какъ корнетова лошадь то разъѣлась, и собраться не можетъ. Убавить ей два гарнца“. Проѣзжаю на правый флангъ, смотрю, лошадь Бедера собрана въ комокъ“.
Просыпаясь гораздо раньше дамъ, я въ халатѣ отправлялся въ пекарную избу и, садясь за безукоризненно бѣлый столъ, смотрѣлъ въ устье печи, гдѣ для меня передъ огнемъ кипѣли два поливенныхъ кувшинчика: одинъ съ кофеемъ, а другой со сливками. Накрывала салфетку и ставила передо мною кипящіе кувшинчики пожилая экономка; при этомъ она
