никъ и какъ то странно машетъ руками себѣ подъ бороду, и еще издали закричалъ: „вонъ онъ въ березовой рощѣ виситъ, удавился“. Пробѣжалъ я туда, вижу, люди бѣгаютъ и кличутъ его по саду, а тамъ ужь и кликать то некого. Вернулся къ господамъ и не знаю какъ сказать обинякомъ. Сказалъ обинякомъ то, — и жена объ земь и мать объ земь. И не приведи Господи!“
Вернулся отецъ нашъ съ поѣздки на Тимъ, гдѣ затѣвалась дорогая плотина для большой мельницы.
Подъѣхалъ и дядя Петръ Неофитовичъ, и за перегородкой изъ классной я слышалъ ясно, какъ дядя говорилъ:
— Положимъ, великая бѣда стряслась надъ Борисовыми, но не понимаю, для чего ты принимаешь ихъ дѣла подъ свою опеку. Дѣтей у тебя немало, и дѣла твои далеко не въ блестящемъ видѣ; а взять на свое попеченіе еще многочисленное семейство съ совершенно разстроенными дѣлами, — едва ли ты съ этимъ справишься.
— Но нельзя же, возражалъ отецъ, оставить въ полѣ погибающаго человѣка. Безъ сторонней помощи это семейство погибнетъ. Вѣдь послѣдняя-то дѣвочка Анюта осталась году.
— Все это такъ, но ты кажется поучился насчетъ опекъ во время предводительства надъ Телѣгинскимъ дѣломъ. Ты довѣрился мошеннику секретарю Борису Антонову, а тотъ имѣніе разорилъ и по сю пору, попавши подъ судъ, сидитъ во мценскомъ острогѣ, а на твое то имѣніе по этому дѣлу наложено запрещеніе. Поди-ка, скоро ли его съ шеи скопаешь!
— Знаю, братъ, знаю, говорилъ отецъ, но что хочешь говори, хоть ты тамъ „Утушку“ пой, я не могу не помочь этому несчастному семейству. Борисовъ убитъ, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія, и если никто за это дѣло не возьмется, то и самое преступленіе можетъ остаться ненаказаннымъ.
— Дѣлай, какъ хочешь, сказалъ въ заключеніе дядя: я знаю, что ты великій упрямецъ.
Уже на слѣдующій день всѣ четыре мальчика Борисовы были привезены въ Новоселки, и Николай поступилъ, подобно мнѣ, въ вѣдомство Андрея Карповича. Три же дѣвочки остались въ Фатьяновѣ, подъ надзоромъ мамзели, обучавшей ихъ
