Какъ ни плохъ я былъ въ латинской грамматикѣ, тѣмъ не менѣе, приготовившись, съ грѣхомъ пополамъ слѣдилъ за ежедневнымъ чтеніемъ Цезаря, а уроки геометріи въ нашемъ классѣ предодавалъ Крюммеръ. На доскѣ рисовалъ онъ фигугу новой теоремы, требуя, чтобы до слѣдующаго урока мы представили ему правильный рисунокъ теоремы въ большой тетради и буквальное разрѣшеніе ея въ маленькой. При этомъ кромѣ разрѣшенія задачи онъ требовалъ опрятнаго письма и присутствія промокательной бумаги, безъ чего свое V, т. е. видѣлъ, нарочно ставилъ широкой чернильной полосой чуть не во всю страницу и потомъ захлопывалъ тетрадку, а вначале слѣдующаго урока, раздавая работы по рукамъ, кидалъ такую подъ столъ, говоря; „а вотъ, Шеншинъ и твоя тряпка“.
Такъ какъ къ счастію директоръ начиналъ свои уроки съ первыхъ теоремъ Эвклида, то я тотчасъ же усердо принялся за геометрію, въ которой, какъ и въ алгебрѣ, особенныхъ затрудненій не находилъ. Зато уроки исторіи были для меня истиннымъ бѣдствіемъ. Вместо общаго знакомства съ главнѣйшими періодами и событіями, учитель третьяго класса расплывался въ неистощимыхъ подробностяхъ о Пипинѣ Короткомъ, Карлѣ Великомъ и Генрихѣ Птицеловѣ, такъ что я наконецъ не умѣлъ различить этихъ скучныхъ людей одного отъ другаго. Къ этому я долженъ для краткости присовокупить, что быть можетъ весьма ученый преподаватель исторіи во второмъ классѣ, гдѣ я пробылъ два года, буквально изъ году въ годъ, стоя передъ нами и пошатываясь за спинкою стула, вдохновенно повторялъ разсказы о рыжихъ Германцахъ, которые на своихъ пирахъ старались отпивать ступеньки лѣстницы, поставленной въ бочку съ пивомъ. Но такъ какъ провѣрокъ по этому предмету было очень мало, и многорѣчивый учитель охотнее спрашивалъ наиболее внимательныхъ и способныхъ учениковъ, то вначале следующаго года я учительской конференціей съ директоромъ во главе былъ переведенъ, въ виду успѣховъ моихъ въ математикѣ и въ чтеніи Цезаря, во второй классъ.
