После всего этого можно сказать, что реформация, самой главной ареной которой сделалась Германия, в известном смысле была борьбой варварства против цивилизации. Однако, хотя никогда не следует упускать из вида этой связи, без чего невозможно правильное понимание великих переворотов 16-го века, тем не менее это не должно приводить нас к низкой оценке реформации не только в историческом, но, как само собою разумеется, и в моральном отношении.
Если германские гуманисты стали на сторону католицизма, чтобы спасти цивилизацию от угрожавшей ей опасности, то они проглядели, что католическая культура зиждется на эксплоатации и невежестве народных масс, что Германии в особенности суждено оставаться бедной и невежественной, если в Италии под защитой папской власти будут процветать искусства и науки, что только победа германского варварства над романской образованностью в состоянии открыть путь для исторического подъема германской нации. К этому присоединилось еще то обстоятельство, что гуманисты, как ревностнейшие поборники современного абсолютизма, в глубине души ненавидели реформацию, как движение масс; у них не было никакого интереса и ни малейшего понимания потребностей масс; революционный поток скоро отбросил их на острова мертвых, на острова бесславного забвения. Только немногие из них, напр., великие поэты Данте и Петрарка в Италии, великий сатирик Рабле во Франции, великий мыслитель Мор в Англии, — первый новейший социалист, — и великий борец Гуттен в Германии, получили бессмертие в своих произведениях.
Историческое развитие примкнуло не к гуманизму, а к германской реформации. В Германии все классы населения одинаково тяжко страдали от папской эксплоатации, и эта тяжесть возрастала тем больше, чем более папство всей силой своих эксплоататорских способностей обрушивалось на