Да, здѣсь онъ умеръ. Здѣсь, за письменнымъ столомъ,
Склонялся часто онъ задумчивымъ челомъ.
Вы, окружавшіе покойнаго предметы:
Оружье на стѣнѣ, знакомые портреты
И груды старыхъ книгъ, поэту дорогихъ,
Перо, которымъ онъ начертывалъ свой стихъ,
Исполненный огня, сарказма и печали,
Зеркалъ богатыхъ рядъ, что̀ часто отражали
Усталыя черты въ полночной тишинѣ,
Секретъ, хранимый имъ, молю: откройте мнѣ!
Скажите мнѣ: ударъ, который онъ нанесъ,
Не стоилъ ли ему раскаянія и слезъ?
Вы знаете ли, чье вліянье роковое
Заставило его покинуть все родное?
А я—забытая, какъ часто напролетъ
Сидѣла я всю ночь, съ безумною тревогой,
Слѣдя за хорошо знакомою дорогой,
Которою теперь онъ больше не придетъ!
Онъ о покинутой не думалъ ли порою?
Въ тотъ чудный часъ, когда съ вечернею зарею
Нисходитъ тишина глубокая окрестъ,
И загорается сіянье яркихъ звѣздъ
На небѣ,—въ этотъ часъ, съ тоскою затаенной,
Не вспоминалъ ли онъ про домикъ отдаленный,
И ту, которая, отчаяньемъ полна,
Ждала его, всю жизнь была ему вѣрна?
Увы, сомнѣнія разсѣять вы безсильны!
Да, здесь он умер. Здесь, за письменным столом,
Склонялся часто он задумчивым челом.
Вы, окружавшие покойного предметы:
Оружье на стене, знакомые портреты
И груды старых книг, поэту дорогих,
Перо, которым он начертывал свой стих,
Исполненный огня, сарказма и печали,
Зеркал богатых ряд, что́ часто отражали
Усталые черты в полночной тишине,
Секрет, хранимый им, молю: откройте мне!
Скажите мне: удар, который он нанес,
Не стоил ли ему раскаяния и слез?
Вы знаете ли, чье влиянье роковое
Заставило его покинуть всё родное?
А я — забытая, как часто напролет
Сидела я всю ночь, с безумною тревогой,
Следя за хорошо знакомою дорогой,
Которою теперь он больше не придет!
Он о покинутой не думал ли порою?
В тот чудный час, когда с вечернею зарею
Нисходит тишина глубокая окрест,
И загорается сиянье ярких звезд
На небе, — в этот час, с тоскою затаенной,
Не вспоминал ли он про домик отдаленный,
И ту, которая, отчаяньем полна,
Ждала его, всю жизнь была ему верна?
Увы, сомнения рассеять вы бессильны!