была уже готовая трагедія, получившая одобреніе и снискавшая успѣхъ, благодаря своей способности пробуждать и поддерживать сочувствіе людей. Нужно было только, какъ мнѣ думалось, облечь ее такимъ языкомъ, связать ее такимъ дѣйствіемъ, чтобы она показалась родною для воспринимающихъ сердецъ моихъ соотечественниковъ. Глубочайшія и самыя возвышенныя созданія трагической фантазіи, Король Лиръ и двѣ драмы, излагающія разсказъ объ Эдипѣ, были повѣствованіями, уже существовавшими въ преданіи, какъ предметъ народной вѣры и народнаго сочувствія, прежде чѣмъ Шекспиръ и Софоклъ сдѣлали ихъ близкими для симпатіи всѣхъ послѣдовательныхъ поколѣній человѣчества.
Правда, эта исторія Ченчи въ высшей степени ужасна и чудовищна: непосредственное изображеніе ея на сценѣ было бы чѣмъ-то нестерпимымъ. Тотъ, кто взялся бы за подобный сюжетъ, долженъ былъ бы усилить идеальный и уменьшить реальный ужасъ событій, такъ чтобы наслажденіе, проистекающее изъ поэзіи, связанной съ этими бурными страстями и преступленіями, могло смягчить боль созерцанія нравственнаго уродства, служащаго ихъ источникомъ. Такимъ образомъ, въ данномъ случаѣ отнюдь не слѣдуетъ пытаться создать зрѣлище, служащее тому, что на низкомъ просторѣчіи именуется моральными задачами. Высшая моральная задача, къ которой можно стремиться въ драмѣ высшаго порядка, это—черезъ посредство человѣческихъ симпатій и антипатій—научить человѣческое сердце самопознанію: именно въ соотвѣтствіи съ тѣми или иными размѣрами такого знанія каждое человѣческое существо, въ той или иной мѣрѣ, можетъ быть мудрымъ, справедливымъ, искреннимъ, снисходительнымъ и добрымъ. Если догматы могутъ сдѣлать больше,—прекрасно; но драма вовсе не подходящее мѣсто, чтобы заняться ихъ подкрѣпленіемъ. Нѣтъ сомнѣнія, что никакой человѣкъ не можетъ быть въ дѣйствительности обезчещенъ тѣмъ или инымъ поступкомъ другого; и лучшій отвѣтъ на самыя чудовищныя оскорбленія, это—доброта, сдержанность и рѣшимость отвратить оскорбителя отъ его темныхъ страстей силою кроткой любви. Месть, возмездіе, воздаяніе—не что иное, какъ зловредное заблужденіе. Если бы Беатриче думала такъ, она была бы болѣе мудрою и хорошей, но она никогда не могла бы явить изъ себя характеръ трагическій: тѣ немногіе, кого могло бы заинтересовать подобное зрѣлище, не были бы въ состояніи обусловить драматическій за-
была уже готовая трагедия, получившая одобрение и снискавшая успех, благодаря своей способности пробуждать и поддерживать сочувствие людей. Нужно было только, как мне думалось, облечь ее таким языком, связать ее таким действием, чтобы она показалась родною для воспринимающих сердец моих соотечественников. Глубочайшие и самые возвышенные создания трагической фантазии, Король Лир и две драмы, излагающие рассказ об Эдипе, были повествованиями, уже существовавшими в предании, как предмет народной веры и народного сочувствия, прежде чем Шекспир и Софокл сделали их близкими для симпатии всех последовательных поколений человечества.
Правда, эта история Ченчи в высшей степени ужасна и чудовищна: непосредственное изображение её на сцене было бы чем-то нестерпимым. Тот, кто взялся бы за подобный сюжет, должен был бы усилить идеальный и уменьшить реальный ужас событий, так чтобы наслаждение, проистекающее из поэзии, связанной с этими бурными страстями и преступлениями, могло смягчить боль созерцания нравственного уродства, служащего их источником. Таким образом, в данном случае отнюдь не следует пытаться создать зрелище, служащее тому, что на низком просторечии именуется моральными задачами. Высшая моральная задача, к которой можно стремиться в драме высшего порядка, это — через посредство человеческих симпатий и антипатий — научить человеческое сердце самопознанию: именно в соответствии с теми или иными размерами такого знания каждое человеческое существо, в той или иной мере, может быть мудрым, справедливым, искренним, снисходительным и добрым. Если догматы могут сделать больше, — прекрасно; но драма вовсе не подходящее место, чтобы заняться их подкреплением. Нет сомнения, что никакой человек не может быть в действительности обесчещен тем или иным поступком другого; и лучший ответ на самые чудовищные оскорбления, это — доброта, сдержанность и решимость отвратить оскорбителя от его темных страстей силою кроткой любви. Месть, возмездие, воздаяние — не что иное, как зловредное заблуждение. Если бы Беатриче думала так, она была бы более мудрою и хорошей, но она никогда не могла бы явить из себя характер трагический: те немногие, кого могло бы заинтересовать подобное зрелище, не были бы в состоянии обусловить драматический за-
