„О колдовстве“). Правда, здесь можно заподозрить Помпонация в иронии, так как его коварство известно по другим примерам; однако он высказал здесь лишь общий образ мыслей своей эпохи. Если же кто-нибудь действительно обладал редкой упругостью ума, которая одна только способна разрывать оковы, то его сочинения сжигались, — да и он сам тоже, как это случилось с Бруно и Ванини. Но какой полный паралич постигает обыкновенные головы вследствие этой ранней метафизической выправки, это всего ярче и в комическом виде выступает тогда, когда подобный субъект принимается критиковать чужое вероучение. В этом случае он обыкновенно старается лишь хорошенько доказать, что догматы этой религии не согласны с догматами его собственной, усердно разъясняя, что в них не только не сказано то же самое, но и, без всякого сомнения, не имелось в виду то же самое, что в догматах его религии. В этом он совершенно простодушно видит доказательство ложности чужого вероучения. Ему на самом деле совсем не приходит в голову поставить вопрос, какая же из этих двух религий действительно права: нет, его собственные религиозные догматы служат для него верными принципами a priori. Забавный образчик в этом роде дает Reverend Mr. Morrison в 20-м томе Asiatic Journal, где он критикует религию и философию китайцев, — просто потеха.
Демофел. Итак, вот, стало быть, твоя высшая точка зрения. Но уверяю тебя, что существует еще более высокая. Слова primum vivere, deinde philosophari имеют более широкий смысл, чем какой сразу приходит на ум. — Прежде всего важно наложить узду на грубые и порочные нравы толпы, чтобы удержать ее от крайней несправедливости, от жестокостей, от насильственных и постыдных деяний. Если же мы при этом станем дожидаться, пока эти люди познают и усвоят истину, то мы неминуемо опоздаем. Ибо если даже предположить, что она уже найдена, она будет выше их понимания. Для них во всяком случае пригодно лишь ее аллегорическое изображение, притча, миф. Должно, как сказал Кант, существовать общественное знамя права и добродетели, — оно должно и все время развеваться на высоком древке. В конце концов безразлично, какие изображены на нем геральдические фигуры, — только бы оно обозначало то, что имеется в виду. Такая аллегория истины всегда и всюду служит для массы человечества пригодным суррогатом самой истины, которая все-таки навеки для нее закрыта, и вообще философии, никоим образом недоступной ее пониманию, — не говоря уже о том, что эта последняя ежедневно меняет свою форму и ни в одной еще из этих форм не получала себе всеобщего признания. Таким образом, любезный Филалет, практические цели во всех отношениях идут впереди теоретических.
