мы видим перед собою приятное зрелище, — так же точно возникшее из индийской мудрости учение о Христе скрыло под собою старый, совершенно с ним разнородный ствол грубого иудейства. А те из основных элементов последнего, которые пришлось удержать, превратились в нечто совсем иное, нечто жизненное и истинное, преобразованное новым учением: это кажется тем же, но на самом деле это — другое.
Именно, обособленный от мира творец из ничего отождествляется с Спасителем, а через него — с человечеством, заместителем которого является последний, ибо оно получает в нем избавление, как оно пало в Адаме, томясь с тех пор в узах греха, гибели, страдания и смерти. Ведь таким именно представляется здесь, как и в буддизме, мир, — уже не в свете иудейского оптимизма, который нашел „все весьма прекрасным“ (παντα καλα λιαν): напротив, теперь сам дьявол именуется „князем сего мира“, ὀ αρχων του κοσμου τουτου (Иоанн, 12, ст. 32), буквально — мировым правителем. Мир является уже не целью, а средством: царство вечной радости лежит по ту сторону мира и смерти. Отречение в этом мире и устремление всех надежд на мир лучший — таков дух христианства. Но путь в такой лучший мир открывается примирением, т. е. освобождением от мира и его путей. В морали право возмездия заменилось заповедью любви к врагам, обещание бесчисленного потомства — обетом вечной жизни, а взыскание злодеяния на детях вплоть до четвертого колена — все осеняющим духом святым.
Таким образом, учения Нового Завета внесли поправку в учения Ветхого и предали им иной смысл, благодаря чему в самом сокровенном и существенном получается согласие с древними религиями Индии. Все, что в христианстве есть истинного, встречается также и в браманизме и буддизме. Но напрасно было бы искать в индуизме и буддизме иудейского воззрения об оживотворенном ничто, о временном изделии, которое не может достаточно смиренно благодарить и славить Иегову за эфемерное существование, полное скорби, страха и нужды. Ибо как с далеких тропических полей, через горы и реки навеянное душистое дуновение, чувствуется в Новом Завете дух индийской мудрости. В Ветхом же Завете к ней не подходит ничего, кроме только грехопадения, которое тотчас же и пришлось присоединить к нему именно в качестве корректива для его оптимистического теизма и которое поэтому и послужило для связи с ним Нового Завета, как единственная представляющаяся последнему точка опоры.
Но подобно тому как для основательного знания какого-нибудь вида требуется знание его genus, а этот последний сам в свой черед познается лишь в своих speciebus, точно так же для основательного
