ром. Возвышенные творцы Упанишада Вед прибегли к письменам; с другой стороны, Санхита Вед, состоящая из одних молитв, вначале, быть может, передавалась лишь из уст в уста.
Можно указать много черт сходства между Сократом и Кантом. Оба они отвергают всякий догматизм; оба сознаются в полном неведении по вопросам метафизики и полагают свою особенность в ясном сознании этого неведения. Оба утверждают, что напротив, практическая сторона, то, что человек должен делать и чего делать не должен, вполне достоверна и притом — сама собою, без всякого дальнейшего теоретического обоснования. Оба имели ту судьбу, что их ближайшие последователи и признанные ученики все-таки уклонились от них как раз в этих основных пунктах и, разрабатывая метафизику, выставили вполне догматические системы; далее, системы эта оказались чрезвычайно несходными, хотя все согласовались в том, что утверждали о своем происхождении из учения Сократа или Канта.
Так как я сам — последователь Канта, то отмечу здесь в нескольких словах свое отношение к нему. Кант учит, что мы ничего не можем знать за пределами опыта и его возможности: соглашаясь с этим, я утверждаю однако, что самый опыт, в своей совокупности, допускает истолкование, и я сделал попытку дать ему это истолкование, разбирая его как шифрованную рукопись, а не пытаясь, подобно всем прежним философах, выйти за его пределы с помощью чистых его форм, — попытка, несостоятельность которой именно и была показана Кантом.
Преимущество сократовского метода, как мы знакомимся с ним у Платона, состоит в том, что имеющий в виду доказать какие-либо положения заставляет своего собеседника или противника допускать поодиночке основания этих положении, прежде чем тот примет в расчет вытекающие отсюда следствия, — тогда как при дидактическом изложения, в связной речи, противник мог бы сразу признать следствия и основания как такие и потому нападать на последние, если бы ему не нравились первые. — И Платон, между прочим, хотел бы уверить нас в том, будто при применении этого метода софисты и другие глупцы так-таки с полной готовностью предоставляли Сократу доказывать им их глупость. Это немыслимо: в действительности происходило разве так, что на последней четверти пути или вообще, как скоро эти господа замечали, куда клонится спор, они расстраивали искусно задуманную игру Сократа и разрывали его сеть, прекращая разговор, отрицая сказанное ими раньше, нарочно создавая недоразумения и прибегая еще к разным другим уловкам и придиркам, какими инстинктивно пользуются нечестные спорщики; или же их поведение должно было становиться столь грубым и оскорбитель-
