из понятий, прежде всего должен исследовать происхождение всякого такого понятия, — ибо содержание последнего и все, что бы из него ни проистекало, всецело определяется его происхождением, как источником всякого достижимого с его помощью знания. А если бы Спиноза постарался выяснить происхождение понятия субстанции, то он в конце концов должен был бы увидеть, что начало ему дала исключительно материя и потому истинное содержание этого понятия не что иное как именно существенные и a priori указуемые свойства материи. На самом деле, все, чего Спиноза требует для своей субстанции, приложимо к материи и только к ней: она безначальна, т. е. не имеет причины, вечна, единственна и всседина, и ее модификации, это — протяжение и познание, — последнее как исключительное свойство мозга, который материален. Таким образом, Спиноза — бессознательный материалист; однако, материя, которая при ближайшем анализе реализует его понятие и дает ему эмпирическую оболочку, есть не та ложно понимаемая и атомистическая материя Демокрита и позднейших французских материалистов, которая обладает лишь механическими свойствами: нет, это — материя правильно понимаемая, снабженная всеми своими необъяснимыми качествами; относительно этого различия см. мое главное произведение, т. 2, гл. 24, стр. 315 и сл. (3-ье изд. стр. 357 и сл.). — Этот метод принимать без рассмотрения понятие субстанции, делая его отправным пунктом, мы находим, однако, уже у Элейцев, как это особенно можно видеть из аристотелевской книги de Xenophane. Именно, и Ксенофан исходит от ον, т. е. субстанции, и ее свойства излагаются у него без предварительного разбора или указания, откуда же он получил свои сведения о такой вещи: будь этот вопрос поставлен, тогда ясно обнаружилось бы, о чем собственно он говорит, т. е. какова в последнем счете та интуиция, которая лежит в основе его понятия, сообщая последнему реальность; и в результате, конечно, оказалось бы, что речь идет лишь о материи и что к ней приложимо все то, о чем говорит Ксенофан. В последующих главах, о Зеноне, сходство со Спинозой распространяется даже на характер изложения и терминов. Едва ли, поэтому, можно отрицать, что Спиноза знал это произведение и воспользовался им, — тем более, что в его время Аристотель, несмотря на нападки Бэкона, все еще сохранял за собою большой авторитет, да и имелись хорошие издания его, с латинским переводом. В таком случае, Спинозу можно считать простым реставратором элейцев, подобно тому как Гассенди был реставратором Эпикура. И мы еще раз убеждаемся в том, с какой чрезмерной редкостью появляется во всех областях мысли и знания действительно новое и вполне самобытное.
Впрочем, особенно в формальном отношении, то, что Спиноза
