широкие общие понятия, в счастливой невинности нисколько не заботясь об Аристотеле и Канте. Далее, в кантовской философии много говорится об имманентном и трансцендентном употреблении и значении наших познаний. Вдаваться в такого рода опасные различения было бы, конечно, не ко двору нашим quasi-философам; но за выражения-то они ухватились весьма охотно, потому что все это звучит вполне учено. Так вот они и пользуются ими следующим образом: как-никак, а ведь их философия всегда имеет своим главным предметом Господа Бога, который поэтому и выступает в ней как добрый старый знакомый, не нуждающийся в рекомендации; отсюда их диспуты о том, пребывает ли он внутри мира или же остается вне его, т. е. в пространстве, где нет мира, — в первом случае они и титулуют его имманентным, а во втором — трансцендентным, делая при этом, конечно, в высшей степени серьезную и ученую мину и выражаясь к тому же гегелевским жаргоном. Это выходит премилая шутка, — только нам, людям пожилым, она напоминает гравюру в сатирическом альманахе Фалька, изображающую, как Кант отправляется на воздушном шаре на небо и сбрасывает все принадлежности своего костюма, включая сюда и парик, на землю, где их подбирают, для собственного украшения, обезьяны.
Но что вытеснение серьезной, глубокомысленной и честной философии Канта пустозвонством пустых софистов, руководимых личными целями, оказало самое пагубное влияние на культурное развитие эпохи, — это не подлежит сомнению. В особенности прославление такой совершенно ничтожной и ничего кроме вреда не способной причинить головы, как Гегель, прославление его как первого философа настоящего и всех времен — вот что, надо думать, и было причиною, вызвавшей тот регресс философии и обусловленный им упадок высшей литературы вообще, какие мы видим за последние 30 лет. Горе тому времени, когда в философии место уразумения и ума заступают наглость и глупость! Ведь плоды усваивают вкус почвы, на которой они выросли. То, что превозносят громко и публично на всех перекрестках, читается и служит таким образом духовною пищей для молодого поколения, — а она имеет самое решительное влияние на его соки и потом на его дела. Вот почему философия, господствующая в каждое данное время, определяет дух последнего. Если, следовательно, господствует философия абсолютной бессмыслицы, если беспочвенные и языком сумасшедших изложенные нелепости считаются великими мыслями, то в результате такого посева и вырастает милое поколение людей без таланта, без любви к истине, без честности, без вкуса, без порыва к чему-либо благородному, к чему-нибудь возвышающемуся над материальными интересами, к которым принадлежат и интересы политические: такое
