будто перед ним — мыслитель, тогда как перед ним человек, совершенно не ведающий, что значит мыслить, простой смертный без всяких идей и к тому же еще без знаний. Это — последствия того, что в то время как другие софисты, шарлатаны и обскуранты фальсифицировали и извращали только познание, Гегель извратил даже орган познания, самый рассудок. Именно, понуждая сбитых им с толку учеников втискивать в свою голову, в качестве разумного познания, грубейшую бессмыслицу, галиматью, сотканную из contradictionum in adjecto, сумасшедшую болтовню, он до такой степени извратил мозги бедных молодых людей, с доверчивой готовностью читавших подобные вещи и старавшихся усвоить их себе как высшую мудрость, что навсегда сделал их неспособными к действительному мышлению. В результате они до сих пор еще продолжают бродить здесь и там, говоря отвратительным гегелевским жаргоном, прославляя своего учителя и совершенно серьезно воображая, будто есть какой-нибудь смысл в предложениях вроде „природа есть идея в своем инобытии“. Расстраивать подобным образом молодой свежий мозг, это поистине грех, не заслуживающий ни прощения, ни пощады. Итак, вот каково было знаменитое влияние Гегеля на его современников, и, к сожалению, оно действительно получило себе очень широкое распространение. Ибо и в этом случае следствие было соразмерно причине. — И в самом деле, подобно тому как худшее, что может случиться с государством, это — если бразды правления попадут в руки негоднейшего класса, подонков общества, так для философии и всего от нее зависящего, т. е. для всего знания и духовной жизни человечества, ничего не может быть хуже, чем если дюжинная голова, отличающаяся только, с одной стороны, своей угодливостью, а с другой, своею наглостью в писании бессмыслиц, — словом, какой-нибудь Гегель, — с величайшей, прямо беспримерной настойчивостью провозглашается величайшим гением и человеком, в котором философия наконец и навсегда достигла своей давно вожделенной цели. Ибо результатом такой измены благороднейшей стороне человеческого духа является затем такое состояние, в каком мы видим теперь в Германии философию, а потому и литературу вообще: на первом плане невежество в союзе с бесстыдством, кумовство вместо заслуг, полная спутанность всех основных понятий, совершенное отсутствие толка и порядка в философии, медные лбы в роли реформаторов религии, наглое появление материализма и бестиализма, незнание древних языков и порча собственного языка безмозглым слогоурезыванием и гнусным буквоедством, по личному усмотрению невежд и глупцов и т. д. и т. д. — оглянитесь кругом! И даже, как внешний симптом воцаряющейся грубости, мы видим ее постоянную спутницу — длинную бороду, этот половой признак, посреди лица, сви-
