Критика же чистого разума со своими априорными доводами о невозможности какого бы то ни было рационалистического богопознания, это для них вздор, которым они не позволят себя провести: они знают, для чего существуют. Ставить им на вид, что ничего не может быть менее философского, чем продолжать говорить о вещи, о бытии которой, как несомненно доказано, мы не имеем никакого знания и о сущности которой мы лишены всякого понятия, — это было бы большое самомнение: они знают, для чего существуют. — Я, как известно, являюсь для них субъектом, совершенно недостойным их взора и внимания, и полным замалчиванием моих произведений они возомнили показать всем, что я такое (хотя показали этим лишь то, что такое они): вот почему, как и все, чему я учил за эти 35 лет, будет брошенно мно на ветер, если я стану указывать им, что Кант не шутил, что философия действительно и серьезнейшим образом не есть теология и никогда не может ею быть, что, напротив, она есть нечто совсем иное, совершенно от нее отличное. Мало того, если, как известно, вмешательство теологии портит всякую науку, то это же надо сказать и о философии, притом — в наибольшей мере: так свидетельствует ее история; что это же относится и к морали, с большою ясностью развито мною в моем рассуждении о ее фундаменте, — почему эти господа и о данном рассуждении не проронили ни слова, верные своей тактике пассивного сопротивления. Именно, теология набрасывает свой покров на все проблемы философии и потому делает невозможным не только их разрешение, но даже и постановку. Таким образом, согласно сказанному, Критика чистого разума в полном смысле слова была прошением об отставке, в котором прежняя ancilla theologiae раз навсегда отказывалась от службы своей строгой госпоже. С тех пор последняя и довольствуется наемником, который лишь для виду надевает при случае оставленную ливрею прежнего слуги, — как это делается в Италии, где часто, особенно в воскресенье, можно видеть подобных заместителей, которые поэтому и известны под именем Domenichini.
Но об университетскую философию кантовские критики и аргументы должны, конечно, сокрушиться. Ибо она говорит sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas: философия должна быть теологией, хотя бы невозможность этого была доказана двадцатью Кантами; мы знаем,
награждают меня некоторые из них, — именно, чтобы спасти честь своего вкуса. Но они спешат поскорее присоединить сюда уверение, что в главном я неправ: ведь они остерегаются признать такую философию, которая представляет собою нечто совершенно иное, чем иудейская мифология, облеченная высокопарными словами и причудливо изукрашенная, — каковой они de rigueur держатся.
