Сюда же относится та, изложенная в моем сочинении „О воле в природе“ под рубрикою „Физическая астрономия“, стр. 86 (2 изд. 79), истина, в силу которой чем доступнее для понимания известный процесс или известное отношение, тем более они причастны чистому явлению и не касаются сущности в себе.
Если мы станем пытливо созерцать какое-либо существо природы, например, животное в его бытии, жизни и деятельности, то оно, вопреки всему, что говорят о нем зоология и зоотомия, встанет перед нами как непостижимая тайна. Но неужто природа, из простого упорства, будет оставаться вечно немой перед нашей пытливостью? Или, быть может, подобно всему великому, она откровенна, общительна и даже наивна? В таком случае не безмолвствует ли она только потому, что самый вопрос был поставлен неудачно и неправильно, исходил из ложных предпосылок или даже таил в себе известное противоречие? Ибо, мыслимо ли думать, что возможно существование связи причин и следствий там, где она во веки веков и по самому существу своему должна оставаться нераскрытой? Очевидно, все это не то. Непостижимость является потому, что мы отыскиваем причины и следствия в такой области, которой эта форма чужда и, таким образом, идем за цепью оснований и следствий по совершенно ложному следу. В самом деле: мы стремимся достигнуть внутреннюю сущность природы, проступающую перед нами из каждого явления, следуя за путеводной нитью закона основания; между тем последний — не более как форма, посредством которой интеллект схватывает явление, т. е. поверхность вещей, — мы же хотим выйти с его помощью за пределы явления. В
вещи в себе. Это справедливо также и относительно того случая, когда есть налицо самосознание, т. е. какое-нибудь сознающее себя „я“. Ибо и оно познает себя только в своем интеллекте, т. е. в представляющем аппарате, и при том с помощью внешнего чувства оно познает себя как органическое тело, а с помощью внутреннего — как волю; видя, что действия этой воли столь же неизменно и одновременно воспроизводятся телом, как движения тела — его тенью, самосознание заключает к тождеству воли и тела и называет это тождество словом „я“. Но в силу такого двоякого познания, а также и ввиду тесной близости, в которой интеллект находится здесь к своему источнику или корню, к воле, — и познание объективной сущности, т. е. явления, несравненно менее отличается в данном случае от познания субъективной сущности, т. е. вещи в себе, чем при познании путем внешнего чувства, или при сознании других вещей, в противоположность самосознанию. Поскольку самосознание познает исключительно внутренним чувством, — оно не свободно еще только от формы времени, но к нему не пристает уже форма пространства, и эта форма времени, вместе с распадением на субъект и объект, составляет единственное, что отделяет его от вещи в себе.
