место страдающего и таким образом, в воображении, делаем свою личность носительницей его скорбей. Это вовсе не так: в нас именно каждое мгновение сохраняется ясное сознание, что страдает он, а не мы, — и именно в его лице, а не в своем, чувствуем мы страдание, к нашему огорчению. Мы страдаем с ним, стало быть в нем; мы чувствуем его скорбь именно как его скорбь и не воображаем, будто эта скорбь наша; даже чем счастливее наше собственное состояние и в чем большем контрасте, поэтому, сознание последнего стоит с положением другого, тем мы восприимчивее к состраданию. Но объяснение возможности этого в высшей степени важного феномена не так легко и не может быть получено чисто-психологическим путем, как хотел Кассина. Оно может носить лишь метафизический характер, а такого рода объяснение я попытаюсь дать в последнем отделе.
Теперь же я перехожу к выведению поступков подлинной моральной ценности из их указанного источника. В качестве всеобщего принципа таких поступков и, следовательно, в качестве верховного основного положения этики я уже в предыдущем отделе выставил правило: Neminem laede; imo omnes, quantum potes, juva. Так как правило это содержит два предложения, то отвечающие ему поступки само собою распадаются на два класса.
При ближайшем рассмотрении указанного выше, как этический первофеномен, процесса сострадания сразу видно, что существуют две ясно различимые степени, в каких страдание другого может непосредственно стать моим мотивом, т. е. определить меня к активному или пассивному поведению. Именно, первая степень лишь та, что оно, противодействуя эгоистическим или злым мотивам, удерживает меня от того, чтобы я причинял другому страдание, т. е. производил то, чего еще нет, сам становился причиною чужих скорбей; затем вторая, высшая степень — та, когда сострадание, действуя положительно, побуждает меня к деятельной помощи. Разграничение между так называемыми обязанностями права и обязанностями добродетели, правильнее между справедливостью и человеколюбием, разграничение, которое у Канта выходит таким натянутым, получается здесь совершенно само собою и тем свидетельствует о верности принципа: это — естественная, вполне ясная и резкая граница между отрицательным и положительным, между „не вредить“ и „помогать“. Прежнее наименование „обязанности права“ и „обязанности добродетели“, причем последние
