ется исключительно на том и может быть, следовательно, признана за ложь только потому, что она, ложь, орудие хитрости, т. е. принуждения путем мотивации. Но это и бывает обычно. Ибо прежде всего сама моя ложь не может быть без мотива: а мотив этот, за самыми редкими исключениями, есть нечто несправедливое, именно — умысел направлять сообразно своим желаниям других, над которыми я не имею власти, т. е. вынуждать их помощью мотивации. Умысел этот лежит в основе даже и чисто-пустозвонной лжи, так как прибегающий к ней стремится этим получить в глазах других большее значение, нежели какое ему принадлежит. — Обязательность обещания и договора обусловлена тем, что, в случае их неисполнения, они являются торжественнейшей ложью, цель которой, применить к другим моральное принуждение, здесь тем очевиднее, что прямо высказывается мотив лжи — то, что должна совершить другая сторона. Презрение, вызываемое обманом, происходит от того, что, прежде чем напасть на человека, он обезоруживает его лицемерием. Свою вершину обман находит в измене, которая, принадлежа к категории двойной несправедливости, возбуждает в нас глубокое отвращение. Но подобно тому как я, без несправедливости, следовательно — с полным правом, могу отражать насилие насилием, точно так же, если у меня нет силы или это кажется мне более удобным, я могу пользоваться для этого также и хитростью. Таким образом, в тех случаях, когда я имею право на насилие, я имею также право и на ложь, — так, например, по отношению к грабителям и всякого рода неполномочным насильникам, которых я поэтому хитростью вовлекаю в ловушку. Вот почему вынужденное насилием обещание ни к чему не обязывает. — Но право на ложь на деле идет еще далее: оно распространяется на всякий совершенно лишенный законного основания вопрос относительно моих личных или деловых обстоятельств, где, следовательно, мы имеем дело с излишним любопытством, при чем мне может угрожать опасность не только от ответа на него, но уже и от простого его отклонения словами „этого я не скажу“, как возбуждающими подозрение. Здесь ложь — необходимое орудие самообороны против незаконного любопытства, мотив которого большею частью недоброжелателен. Ибо, подобно тому как я имею право, при предположении злого намерения со стороны других и вытекающей отсюда презумпции физического насилия, заранее прибегать к физическому сопротивлению, с опасностью для посягателя, а также, в качестве предохранительной меры, снабжать острыми гвоздями стены своего сада, спускать ночью у себя на дворе злых собак, даже, при случае, ставить капканы и самостреляющие приспособления, вредные последствия от которых вторгающийся ко мне должен приписать себе самому, — точно так же я
