рах ослепляет; море мысли расстилается перед нами, и объемлет нас какая-то атмосфера гениальности, вызывающая трепет; поражают его прозрения, его способность находить сокрытое ядро вещей, хотя бы и мелких; гений объяснения, он проливает свет в темные глубины, и мудрость, сама мудрость глядит на нас со многих его страниц. Философ-художник, мыслитель красоты, он догадкой и чуткостью своих интуиции восполнял то, в чем космические тайны отказывают уму дискурсивному. В свой тихий кабинет сводил он нити всего мироздания и как бы держал их в своей руке; бесконечные мировые страницы ом объединял в цельную книгу. Действительность во всем разнообразии своих проявлений давала ему неиссякаемо-богатый материал, на котором он не уставал проверять свою отвлеченную философию. Как мы высказались уже в другом месте, эти глубокомысленные отзвуки на естественный голос жизни, это верное эхо конкретно существующего вполне понятны именно у Шопенгауэра. Если мир, как он учил, — осуществление воли к жизни, то все, что происходит в мире, дела людей, и важные, и ничтожные, события истории и злобы дня, законы природы и уставы общежития, личное и общественное, — все должно быть окрашено этим бессознательным и могучим стремлением к жизни, и все, таким образом, должно иметь объяснение в глазах того, кто провозглашает, что мир — воплощенная воля. Философия рационализма и панлогизма неприменима так наглядно ко всем сторонам реальности, как философия воли. Ибо трудно в неразумном, на которое столь щедра жизнь, увидеть порождение разума; трудно бессмыслицу понять из мысли. Шопснгауэр же, который в основание бытия кладет не дух, не разум, а слепую волю к жизни, чудовищный и голодный инстинкт, с точки зрения своей системы легко проникает в смысл, или бессмыслицу всякого отдельного явления. Ему не приходилось думать и заботиться о теодицее…
Иррациональное и нелепое, странное и мелкое, всё то, чем жизнь отклоняется от идеи, от идеала, — все это было слишком знакомо и близко Шопенгауэру еще и потому, что в нем самом, в его собственной личности, гнездились резкие противоречия и возвышенное отличало его не более, чем низменное. Природа его не была гармонична, его эмпирический характер значительно уступал характеру умопостигаемому, и чтобы найти его подлинное человеческое существо, надо
