средственно сделалось для нас вполне обозримо, действует на нас всеми тремя измерениями всей своей величины, достаточной для того, чтобы сделать в наших глазах почти бесконечно-малыми размеры нашего собственного тела. Такого действия никогда не может произвести пространство, ничего не дающее для восприятия, пространство открытое: нет, оно должно быть непосредственно восприемлемо, как ограниченное во всех измерениях, — таков высокий и огромный свод, например, в римском храме Петра или в лондонском храме Павла. Чувство возвышенного рождается здесь от сознания исчезающей ничтожности нашего собственного тела перед величиной, которая, с другой стороны, сама лежит только в нашем представлении и носителем которой являемся мы, в качестве познающего субъекта; другими словами, и здесь, как и всюду, это чувство возникает в силу контраста между незначительностью и зависимостью нашего я, как индивидуума, как проявления воли, и нашим сознанием себя, как чистого субъекта познания. Даже и свод звездного неба, если смотреть на него без рефлексии, действует лишь наподобие каменного свода, — и действует не своей настоящей, а лишь кажущейся величиной.
Иные предметы нашего воззрения производят впечатление возвышенного тем, что, как благодаря их пространственной величине, так и благодаря их глубокой древности, т. е. временной продолжительности, мы чувствуем себя рядом с ними ничтожно-малыми и все же утопаем в блаженстве их созерцания: таковы высокие горы, египетские пирамиды, колоссальные руины далекой старины.
Наше объяснение возвышенного приложимо и к этической области, — именно к тому, что́ называют возвышенным характером. И он вытекает из того, что воля не возбуждается теми предметами, которые несомненно способны ее возбуждать, — но и над ними познание берет верх. Человек с подобным характером будет смотреть на людей чисто-объективно, а не ценить их по тем отношениям, которые они могут иметь к его воле; например, он будет замечать их недостатки, даже их ненависть и несправедливость к нему самому, но это не побудит его к ответной ненависти; он будет свидетелем их счастья, не чувствуя зависти; он будет признавать их добрые качества, но без желания теснее сблизиться с ними; он будет любоваться красотою женщин без вожделения. Личное счастье или несчастье не будет сильно волновать его, — он останется таким, каким Гамлет описывает Горацио:
