ление племен легло так, как между тепершней земной поверхностью и тою, организмы которой являются нам лишь в виде окаменелостей, легло происшедшее некогда изменение морского дна, то надо вообще усматривать великое несчастье в том, что народом, прошлая культура которого должна была преимущественно лечь в основание нашей, были не индусы, например, не греки, не римляне даже, а именно эти евреи. Но в особенности для гениальных живописцев Италии XV и XVI веков злополучною звездою было то, что в тесном кругу, которым они произвольно были ограничены в выборе сюжетов, они должны были хвататься за всякого рода жалостные вещи: ибо Новый Завет в своей исторической части почти менее еще благоприятен для живописи, чем Ветхий, а следующая затем история мученников и отцов церкви — уже совсем неподходящий предмет. Однако, от картин, имеющих своим сюжетом исторические или мифологические элементы иудейства и христианства, надо строго отличать те, в которых истинный, т. е. этический дух христианства наглядно раскрывается в изображениях людей, этого духа исполненных. Такие картины действительно представляют собою самые высокие и изумительные произведения живописи; и удавались они только величайшим мастерам этого искусства, в особенности Рафаэлю и Корреджио, — последнему преимущественно в его ранних картинах. Такого рода картин нельзя, собственно, причислять к историческим, потому что они, в большинстве случаев, не рисуют никакого события, никакого действия: они только изображают в разных сочетаниях группы святых, самого Спасителя, часто еще Младенца, с Его Матерью, ангелами и т. д. В их лицах, особенно в глазах, мы видим выражение, отражение совершеннейшего познания, того познания, которое обращено не на отдельные вещи, а на идеи, т. е. в совершенстве постигло всю сущность мира и жизни; того познания, которое в обратном воздействии на их волю не внушает ей, как всякое другое, мотивов, а наоборот, сделалось квиетивом всякого хотения, — из чего возникли полная резиньяция, в коей заключается сокровеннейший дух христианства, как и индусской мудрости, отказ от всякого хотения, устранение, уничтожение воли, а вместе с нею и всей сущности этого мира, т. е. — искупление. Так эти навеки прославленные мастера искусства своими творениями наглядно выразили высшую мудрость. И здесь — венец всякого искусства: проследив волю, в ее адекватной объектности — идеях, по всем ступеням, от самых низких, где управляют ею причины, до тех, где она повинуется раздражениям и, наконец, до тех, где столь раз-
