можно думать, во всякой истории больше лжи, чем истины. Наоборот, поэт схватывает идею человечества с какой-нибудь определенной, подлежащей изображению стороны, и то, что в ней объективируется для него, есть сущность его собственного я: его познание, как объяснено выше по поводу скульптуры, наполовину априорно; его образец возвышается перед его духом непоколебимо, отчетливо, в ярком освещении, и не может его покинуть, — оттого в зеркале своего духа он показывает нам идею в ее чистоте и ясности, и его изображение правдиво, до мельчайших деталей, как сама жизнь[1]. Поэтому великие историки древнего мира, в подробностях, там, где данные их оставляют, например, в речах своих героев, — поэты; да и самый способ обработки материала приближается у них к эпосу, — но именно это и придает их изображениям единство и позволяет им сохранять внутреннее правдоподобие даже там, где внешняя правда для них недоступна или совсем искажена; и если мы недавно сравнивали историю с портретной живописью, в противоположность поэзии, которая соответствует исторической живописи, то теперь мы видим, что требование Винкельмана — портрет должен быть идеалом индивидуума — соблюдалось еще древними историками: они так изображали даже подробности, что выражающаяся в последних сторона идеи человечества все же выступает наружу; между тем как новые историки, за немногими исключениями,
- ↑ Понятно, что я всюду говорю исключительно о редких, великих, настоящих поэтах и меньше всего имею в виду то жалкое племя посредственных поэтов, рифмачей и сказочников, которое, в особенности теперь, столь расплодилось в Германии, по которому со всех сторон надо было бы беспрестанно кричать в уши:
Mediocribus esse poёtis
Non homines, non Di, non concessere columnae.Стоит даже серьезно поразмыслить о том, какую массу собственного и чужого времени и бумаги губит этот рой посредственных поэтов и как вредно их влияние: ведь публика, с одной стороны, всегда падка на новинки, а с другой стороны, даже от природы питает больше склонности к нелепому и плоскому, которое ей более сродни, — вот почему произведения этих посредственностей отвлекают ее от настоящих мастерских творений, мешают их образовательному воздействию на нее и, следовательно, препятствуя этим благотворному влиянию гениальных писателей, все более портят ее вкус и задерживают прогресс эпохи. Вот отчего критика и сатира должны безо всякой пощады и сострадания бичевать этих посредственных поэтов, пока, для их же собственного блага, не заставить их употреблять свой досуг лучше на чтение хорошего, чем на писание дурного. В самом деле: если даже кроткий вождь муз от бездарности непризванных пришел в такой гнев, что мог содрать кожу с Марсия, то я не вижу, на чем посредственная поэзия думает основать свои притязания на терпимость.
