отнять у человека, может, согласно нашему пониманию несправедливого, быть только то, что обработано собственными силами этого человека и захват чего, следовательно, отнимает силы его тела у объективированной в последнем воли, для того чтобы заставить их служить воле, объективированной в другом теле. Лишь в таком случае совершающий несправедливость вторгается в сферу чужого утверждения воли, хотя и покушается не на чужое тело, а на неодушевленную, от последнего вполне отличную вещь: ведь с этой вещью как бы срослись и отождествились труд и сила чужого тела. Отсюда следует, что всякое истинное, т. е. моральное право собственности первоначально зиждется исключительно на обработке, как это почти всюду признавали до Канта и как это отчетливо и прекрасно выражает древнейшее из всех законодательств: „мудрецы, сведущие в старине, объясняют, что возделанная нива составляет собственность того, кто выкорчевал лес, очистил и вспахал ее, — как и антилопа принадлежит первому охотнику, который ее смертельно ранил“ (законы Мену, IX, 44). Только старческой слабостью Канта объясняю я себе все его учение о праве, это странное сплетение влекущих одна другую ошибок; так объясняю я себе, между прочим, и то, что право собственности он хочет основать на первом завладении. В самом деле, каким образом простое изъявление моей воли — устранить других от пользования вещью — может сейчас же создать и самое право на нее? Очевидно, это изъявление само предварительно нуждается в правомерном обосновании, а вовсе не оно служит таким основанием, как думает Кант. Да и поступает ли по существу, т. е. в моральном смысле, несправедливо тот, кто не признает этих притязаний на исключительное обладание вещью, не основанных ни на чем, кроме собственного заявления? Разве может его за это тревожить совесть? Ведь так очевидно, что совершенно не может быть правомерного завладения, а существует только правомерное усвоение, приобретение вещи путем приложения к ней первоначально собственных сил. Там, где вещь, посредством какого-нибудь чужого труда, как бы он ни был незначителен, обрабатывается, улучшается, ограждается от повреждений, хотя бы этот труд заключался только в том, чтобы срыть или выполоть из почвы дикорастущий плод, — там посягатель на эту вещь очевидно лишает другого результатов его силы, потраченной на нее, т. е. заставляет тело этого человека служить не собственной, а его воле, утверждает собственную волю за пределы ее проявления, вплоть до отрицания чужой воли, — т. е. совершает несправедли-
