ну, вполне совпадающую с выводами наших соображений. В самом деле мы видим, что истинная добродетель и святость помыслов имеют свой первоисточник не в обдуманном произволе (делах), а в познании (вере), — как раз к этому и привела нас наша главная мысль. Если бы к спасению вели дела, вытекающие из мотивов и обдуманной преднамеренности, то добродетель была бы всегда только умным, методическим, дальновидным эгоизмом, — и ничего с этим нельзя было бы поделать. Вера же, которой христианская церковь обещает спасение, состоит в следующем: подобно тому как все мы грехопадением первого человека стали сопричастны греху и подпали смерти и гибели, так мы все обретаем и искупление только от благодати и вследствие того, что нашу огромную вину принимает на себя божественный посредник — и притом без всякой заслуги с нашей стороны (со стороны личности), ибо все то, что проистекает из преднамеренных (мотивированных) поступков личности, дела, никогда не может нас оправдать, не может прямо уже по своей природе, — именно потому, что это дела преднамеренные, что они вызваны мотивами и составляют opus operatum. Таким образом, эта вера прежде всего предполагает, что наше состояние изначала и по существу лежит во зле и мы нуждаемся в искуплении из него; что, далее, мы сами в своем существе причастны злу и очень тесно связаны с ним, почему наши дела, совершаемые по закону и предписаниям, т. е. по мотивам, никогда и не могут удовлетворить справедливости, не могут искупить нас; и что поэтому искупление дается только верою, т. е. измененным способом познания, а самая вера может исходить только от благодати, т. е. как бы извне: это значит, что спасение есть нечто совершенно чуждое нашей личности и что для спасения необходимо отрицание и упразднение именно этой личности. Дела, соблюдение закона как такого, никогда не могут оправдать, потому что они всегда представляют собою действие по мотивам. Лютер требует (в книге „De libertate Christiana“), чтобы, когда зародилась вера, добрые дела вытекали из нее сами собою, как ее симптомы, как ее плоды, но чтобы они никогда сами по себе не служили притязанием на заслугу, оправдание, или награду, а
и все они беспрестанно вращались в кругу, пытаясь примирить названные противоречия, т. е. решить неразрешимую арифметическую задачу, в результате которой всегда получается остаток: спрятанный в одном месте, он снова появляется то здесь, то там. А что именно в основной предпосылке и надо видеть источник затруднения, это никому не приходит в голову, хотя и напрашивается само собой. Только Бейль дает понять, что он заметил это.
