рое нищие мыслью философских дел мастера проделывают в наши дни над словами субстанция, сознание, истина и т. д. Равным образом и представления всех философов всех времен, за исключением новейших, представления о разуме согласуются, не менее господствующих у всех народов понятий об этой привилегии человека, — с моим объяснением разума. См. например, что́ называет Платон в 4-й книге Республики и в бесчисленных местах passim — λογισμον или λογιστικον της ψυχης; что́ говорит Цицерон в De nat. deor. III, 26—31; что́ говорят Лейбниц, Локк в приведенных уже в первой книге местах. Я никогда не кончил бы с цитатами, если бы захотел показать, как все до-кантовские философы говорили о разуме в моем смысле, хотя и не могли дать объяснения его существа с полной определенностью и отчетливостью и свести его к одному знаменателю. Что понималось под разумом незадолго до выступления Канта, показывают две монографии Зульцера, в первом томе собрания его философских сочинений: „Анализ понятия разума“ и „О взаимном влиянии разума и языка“. Когда же читаешь, что говорится о разуме в новейших сочинениях, повторяющих разросшуюся как лавина ошибку Канта, то приходишь к предположению, что все мудрецы древности, равно как и все философы до Канта, не имели никакого разума: ибо открытые ныне „непосредственные восприятия“, „созерцания“, „наития“ и „предчувствия“ разума были им столь же чужды, как нам — шестое чувство летучих мышей. Впрочем, что меня касается, то, должен признаться, этот разум, „непосредственно воспринимающий“ или „внемлющий“, или „интеллектуально созерцающий“ сверхчувственное, абсолюное и приключающиеся с последним длинные истории, — этот разум и мне представляется, по моей ограниченности, чем-то вроде шестого чувства летучих мышей. Однако изобретению или открытию такого, все что угодно тотчас же и непосредственно воспринимающего, разума надо воздать ту хвалу, что оно является несравненным expédient к тому, чтобы, вопреки всяким Кантам с их критиками разума, наилегчайшим способом выходить сухими из воды со своими излюбленными идеями. Изобретение и встреченный им прием делают честь времени.
Итак, сущность разума (το λογιμον, η φρονησις, ratio, raison, reason, Vernunft) понималась в общем всеми философами и во все времена правильно, хотя и не была определена с достаточной строгостью и не была сведена к одному знаменателю; наоборот, что́ такое рассудок (νους, διανοια, intellectus, esprit, intellect, understanding, Verstand) представлялось им не столь отчетливо:
